- Поверь, я сочту это за честь,- искренне заверил я, выходя в коридор.
Я зажег сигарету, покурил немного и лишь тогда в полной мере осознал невероятный смысл экспериментов Макса.
Положим, что окажется возможным передавать способности Фиаринга другим людям.
Благо от этого было бы неисчислимым. Люди могли бы помогать своему телу бороться против болезни и процессов перерождения. Например, уменьшать или полностью останавливать кровотечение из раны. Они могли бы мобилизовать защитные силы организма для борьбы с местной инфекцией и останавливать болезнетворный процесс в самом начале. Возможно, они могли бы излечивать больные органы, заставлять их работать в нужном ритме, расширять сосуды, предотвращать или сдерживать развитие рака. Стало бы возможным избежать болезней и даже старения. Мы могли бы превратиться в расу бессмертных, обладающих иммунитетом ко времени и тлению. Счастливую расу людей, которых не беспокоят конфликты тела и разума, инстинкта и сознания, истощающие энергию человечества и лежащие в основе всех раздоров и войн.
Здесь в буквальном смысле не было видно предела открывающимся возможностям. Я не чувствовал, как летит время. Мои мысли парили, но Макс неслышно открыл дверь и жестом пригласил меня внутрь.
Фиаринг снова лежал на столе. Его глаза были закрыты, но выглядел он таким же замечательно здоровым, как и раньше. Его грудь поднималась и опускалась в такт дыханию. Мне даже показалось, что я вижу, как циркулирует кровь под его светлой кожей.
Я видел, что Макс с трудом сдерживает себя.
- Мы, конечно же, можем говорить,- сказал он,- но лучше делать это негромко.
- Он находится под гипнозом? - поинтересовался я.
- Да.
- И ты уже дал ему указания?
- Да. Смотри внимательно.
- И какие же они на этот раз, Макс?
Губы Макса странно искривились.
- Смотри.
Он постучал карандашом.
Я смотрел. Прошло пять, десять секунд, но, казалось, ничего не менялось.
Грудь Фиаринга перестала вздыматься.
Его кожа стала приобретать бледность.
По телу прошли слабые конвульсии. Его веки раскрылись, и я увидел белки закатившихся глаз. Больше никаких движений я не заметил.
- Подойди к нему,- хрипло приказал Макс.- Проверь пульс.
Едва ли не дрожа от возбуждения, я подчинился. Мои пальцы, став вдруг неловкими, ощутили холод кисти Фиаринга. Я не мог найти пульс.
- Возьми это зеркальце,- палец Макса ткнул в полочку рядом со мной.Поднеси к его губам.
Блестящая поверхность зеркального стекла осталась незамутненной. Я отступил назад. Изумление сменилось страхом. Все мои наихудшие подозрения теперь усилились. Я снова почувствовал какое-то скрытое зло в моем друге.
- Я говорил тебе, что покажу нечто имеющее отношение к вопросу "Что такое смерть?",- сипло заговорил Макс.- Сейчас перед тобой талантливая имитация смерти: смерть - в жизни. Я мог бы бросить вызов всем врачам мира, и пусть бы они попробовали доказать, что этот человек жив.- В его голосе послышались триумфальные нотки.
Мой собственный голос дрожал от ужаса:
- Ты дал ему указание умереть?
- Да.
- И он не знал об этом заранее?
- Конечно же, нет.
Целую вечность - может, три или четыре секунды - я смотрел на тело Фиаринга. А потом повернулся к Максу.
- Мне это не нравится,- заявил я.- Верни его к жизни.
В улыбке Макса было что-то глумливое.
- Смотри! - скомандовал он и снова постучал по столу.
Я старался внушить себе, что плоть Фиаринга приобрела зеленоватый оттенок из-за плохого освещения.
Но затем я увидел, что его безвольные руки и ноги окоченели, а лицо превратилось в характерную посмертную сардоническую маску.
- Дотронься до него.
Пересиливая себя, только чтобы ускорить ход событий, я подчинился. Рука Фиаринга была тверда, как доска, и холоднее, чем прежде. Rigor mortis(*). Но откуда этот слабый запах гниения? Я знал, что это могло быть только в моем воображении.
- Бога ради,- взмолился я.- Ты должен вывести его из этого состояния.Затем я перестал себя сдерживать: - Я не знаю твоих намерений, но ты не можешь этого сделать. Вельда...
Макс дернулся, когда я произнес это имя. Внезапно он снова стал самим собой, как будто одно слово пробудило его от страшного сна.
- Конечно,- произнес он своим обычным голосом. Он ободряюще улыбнулся и снова застучал карандашом.
Я с нетерпением смотрел на Фиаринга.
Макс постучал снова: три - один.
"Для этого требуется время,- уговаривал я себя,- Мышцы у него, кажется, расслабляются".
Но Макс снова застучал. Сигнал прочно отпечатался у меня в мозгу: три - один.
Никакого результата. Три - один. Три - один. ТРИ - ОДИН.
Я посмотрел на Макса. Выражение его измученного лица не оставляло сомнений в том, что случилось самое ужасное.
Ни за что на свете я не хотел бы еще раз пережить то, что пережил за последующие несколько часов. Я думаю, что Макс применил все возможные способы реанимации умирающего, когда-либо изобретенные в истории медицины, включая самые современные - инъекции, в том числе и уколы прямо в сердце, электростимуляцию, новейшую модификацию аппарата искусственного дыхания, хирургическое вскрытие грудной полости и прямой массаж сердца.
За это время все мои подозрения относительно Макса полностью рассеялись. Пылкую искренность и вдохновенное мастерство попыток оживить Фиаринга сыграть было невозможно. И тем более невозможно было изобразить столь сурово подавляемое горе. Все эмоции Макса в течение этих трудных часов были передо мной как на ладони и все они говорили в его пользу.
Первым делом он вызвал нескольких врачей факультета. Они помогали ему, хотя было видно, что с самого начала считали это безнадежным делом. Если бы не их исключительная преданность Максу, которая была не просто профессиональной солидарностью, они сочли бы все это бессмыслицей. Их отношение как никогда продемонстрировало мне высокий авторитет Макса в мире медицины.
Макс был совершенно искренним и с ними, и со всеми другими людьми. Он не делал никаких попыток скрыть детали событий, приведших к трагедии. Он с горечью обвинял себя, настаивая на том, что его предположения были непростительно ошибочными в этом последнем эксперименте. Он зашел бы и дальше, если бы не его коллеги. Они отговорили его уходить с факультета и убедили перестать рассказывать о своем эксперименте столь жестко и критично, потому что это могло закончиться даже предъявлением судебного иска.