— Ищите ответы, Корниенко.
В кабинет вошел оперативник в штатском.
— Александр Иваныч, художник пришел в себя. Парень на грани.
— Что это значит?
— Наркоман, требует укол. Что делать?
— Где он?
— В кабинете начальника. С ним двое ребят. С трудом удерживают. Буянит.
Трифонов встал из-за стола.
— Попробуем найти компромисс. Вызовите врача к нему.
— Врач на месте, но без вас колоть его не будет. У него в чемоданчике только одна ампула морфия. Лекарство подотчетное.
— Разберемся.
Илья Сироткин сидел на стуле. Руки были сцеплены наручниками за спиной, он мотал головой и выл. Лицо заливал мелкий пот, глаза вылезли из орбит, и он поливал присутствующих отборной бранью.
— Что скажете, доктор? — спросил Трифонов у врача.
— В таком состоянии он говорить не сможет.
Трифонов подошел к художнику и схватил его за волосы.
— Ты готов говорить, парень?
— Укол!
— В обмен на чистосердечное признание.
— Мне скрывать нечего. Укол!
Трифонов кивнул врачу, и тот полез в саквояж.
— Позовите стенографистку и принесите диктофон из моего кабинета, дал приказ следователь стоявшему в дверях офицеру.
Через десять минут все были готовы. Сироткин обмяк и успокоился. Глаза заблестели, а губы покрылись белым налетом.
— Снимите наручники и усадите его в кресло.
— И сигарету, — пробормотал Сироткин.
Он сделал глубокую затяжку и взглянул на Трифонова.
— Я ни о чем не жалею. Я выполнил свой долг.
— А потом пошел подставлять свою башку под пулю?
— Здесь какая-то ошибка. Стреляли не в меня.
— Давай-ка, дружок, вместе разберемся в твоих проблемах. С Викой ты познакомился в Москве?
— Да. Это случилось прошлой весной. Точнее, полтора года назад. Я получил солидный гонорар за оформление спектакля. Половину денег я просадил на бегах и ушел в запой. Дело кончилось белой горячкой. Меня отправили в психушку. К сожалению, такое случалось со мной и раньше. После смерти моего отца мать уехала с каким-то моряком, который терпеть не мог детей. До десяти лет меня воспитывала бабушка, а потом и она умерла. Приходилось ночевать по родственникам. Больше месяца меня не держали в одном месте и отфутболивали в другую семью. Чужой ребенок мало кому нужен.
Не помню, кто первый меня сдал в психушку. Паренек я был своеобразный, непокорный, с собственным представлением о жизни. Но мне удалось выучиться на художника, а в двадцать лет я по настоянию врачей получил однокомнатную квартиру. Потом женился. Но когда жена узнала, что я состою на учете, она меня бросила. Никто не хочет рожать детей от шизофреников. В диагнозе я до сих пор не уверен, но клеймо, поставленное в детстве, приходится носить всю оставшуюся жизнь.
Итак, я очередной раз угодил за стальные двери районной психбольницы. Виктория Юрьевна Карамова показалась мне необычным врачом. Молода, красива, обаятельна, с вкрадчивым мягким голосом и нежной мягкой улыбкой. Пару недель я находился в полубессознательном состоянии. Галлюцинации, бред, беспричинный страх, одним словом — не приведи Господь. Когда тебе колют психотропные лекарства, перестаешь реагировать на окружающий мир. Со временем мне стали колоть витамины, и я начал восстанавливать силы.
И вдруг случилось что-то непонятное. Во мне появились нежные чувства, и не просто чувства. Я влюбился. Я боялся смотреть ей в глаза, будто стоял перед ней голый. Больные редко любят своих врачей, но я уже говорил, Вика не походила на обычного психиатра. Человек знает всю твою подноготную, историю болезни, а это — открытая книга, где записаны подробности и поклепы родственников, а иногда и соседей. Меня доставляли в больницу в смирительной рубашке и клали на "растяжку". И каждый раз мое досье пополнялось на несколько страниц.
Вика знала обо мне все. Одно это заставляло больных ненавидеть врачей. А я? А я влюбился. То ли она мне казалась идеалом женщины, то ли меня сжигало одиночество. После ухода жены я боялся женщин. Это был сильный ожог. Приходилось таскать домой шлюх с вокзалов на одну ночь. Как правило, они меня грабили и взамен оставляли букет венерических болезней. Но завести себе постоянную подружку я не решался. Боялся влюбиться. Боялся страданий.
В больнице меня продержали два месяца, а потом выписали. Мне кажется, я сумел скрыть от Вики свои чувства. Вернувшись к своему одиночеству, я день и ночь думал только о ней. Жизнь без этой женщины казалась мне невыносимой. Сидя перед этюдником, я писал ее портреты и завешивал ими стены. Вскоре обои скрылись под листами набросков, эскизов, рисунков и картин.
И вот однажды ко мне пожаловали гости. Звонок в дверь само по себе уже событие. Телефон отключили за неуплату, а друзей у меня не было. Я открыл дверь, ожидая увидеть соседей с нижнего этажа, которых я иногда заливал. Грешен. По пьянке случалось. Но в этот период я не пил и все краны были закрыты. Когда дверь распахнулась, на пороге стояла она. Не помню, что со мной происходило. Очевидно, я принял ее за видение.
"У вас хорошие глаза. Я вижу, вы в полном порядке, — сказала она и улыбнулась. — Меня беспокоит, что вы не ходите в диспансер к участковому врачу. Обычно я прослеживаю своих подопечных после выписки. Вам необходимо наблюдаться. Поверьте, мне вовсе не хотелось бы видеть вас вновь в больнице". — "Клянусь вам, я не пью", — пробормотал мой голос, который мне показался чужим и неестественным. "Надеюсь. Мне хотелось бы найти подтверждение сказанному. Вы позволите войти?"
Тут только до меня дошло, что мы стоим в дверях и я грудью в тельняшке забаррикадировал проход в свое жилище. В растерянности я отскочил в сторону и повалил вешалку. Пьяным я не выглядел, но обалдевшим, без сомнения. К тому же, увлеченный работой, на улицу я не выходил, не брился и вряд ли принимал ванну.
Вика вошла в комнату. Неубранная кровать, табуретка, стол, заваленный красками, этюдник и лампочка без абажура. Ну и, конечно, стены, увешанные ее портретами. Она долго разглядывала каждый рисунок, стоя посреди комнаты и мило улыбаясь. Напряжение спадало. Не знаю, сколько прошло времени, но наконец она сказала: "Я рада за вас. Это замечательные работы. У вас хороший глаз и мягкая рука. У меня нет повода беспокоиться за вас. Всего доброго".
Она открыла дверь и тихо вышла.
Долгое время мне казалось, что она приходила ко мне во сне. Ее неожиданное появление и исчезновение сравнимо с миражом.
Прошло несколько дней, и я не выдержал. Привел себя в божеский вид, надел свой единственный костюм, купил цветы и дождался ее у больницы после дежурства. Она не удивилась и встретила меня улыбкой. С этой минуты я превратился в ее раба.
Сначала мы виделись по два-три раза в неделю, потом чаще. Вика очень уставала. Ей приходилось навещать беспомощных старушек, покупать им еду, а одна из них жила за городом. Тут ничего не поделаешь, таков человек, она целиком отдавалась работе и любила людей.
Ухажер я старомодный. Спустя месяц я пригласил ее на ужин в ресторан. Мне удалось продать одну из картин на Старом Арбате, и в кармане появились деньги. А потом я привел ее в свою берлогу, где заготовил шампанское и фрукты. Мы провели незабываемый вечер. Я вино не пил, а Вика захмелела после второго бокала. Потом была ночь. Наутро я проснулся самым счастливым человеком на свете.
Как-то она меня спросила: "Что тебя держит в Москве?" — "Раньше ничего. Теперь ты". — "Но я уезжаю в Питер". — "Я готов идти за тобой на край света, если только ты позовешь меня". — "На определенных условиях". "Подчиняюсь беспрекословно". — "Согласна. Я нашла хороший дом в пригороде, на берегу Финского залива. Свой причал, огромный сад, двухэтажный особняк. Стоит недешево. Деньги у меня есть. Возможно, их хватит, но мы продадим твою квартиру, а остальное ты вернешь мне, как сможешь. У меня есть хороший агент, он сумеет получить за твою лачугу максимум возможного". — "Ты хочешь, чтобы дом был куплен на мое имя?" — "Конечно. Но только никто из соседей не должен знать твоего настоящего имени и твоего прошлого. Мы придумаем тебе псевдоним, напечатаем визитные карточки и сочиним красивую легенду о богатом, беспечном и талантливом человеке с современными взглядами на жизнь". — "Ты будешь жить со мной?" — "Не сразу. Я не хочу тебе говорить обо всем. Ты сам скоро все поймешь. Не возражаешь?"