— У меня в голове каша… — он выплюнул разжеванные остатки спички. Вязкая, никуда не годная каша. Невозможно представить, как с такими мозгами я еще не так давно сдавал госэкзамены… Не могу уразуметь, что тут творится. Даже если предположить, что в комнате есть потайной ход — хотя его нет — все равно непонятно: как передвинули этот комод? Об «эксперименте» вообще знали только мы впятером, и никто из нас не отлучался.
Да, фокус не из легких…
— Самое вероятное, — сказала Эбба, — что кто-то пытается выдворить Арне из «пиратского гнезда». Он поставил на то, что человек, даже самый цивилизованный и культурный, может впасть в суеверный ужас, если ею подвергнуть массированному внушению. Этот субъект воспользовался старой легендой. И делает свое дело весьма толково и зрелищно.
— Но, Боже мой, это же такая банальность! Все посредственные писатели, которые пишут про всякие ужасы, непременно суют такую развязку… — сказал я и добавил:
— За исключением нашего друга Карстена, которому эта развязка вообще не нужна, потому что у него привидения настоящие…
— И потому что он — далеко не посредственный! — вставила Моника.
А Эбба резонно заметила:
— Истина чаще всего банальна. И знаешь, Моника, Карстена в данном случае лучше не слушать. Он верит в привидения, поскольку это позволяет ему зарабатывать на жизнь.
Тропинка свернула на небольшой узкий полуостров, и перед нами показался выкрашенный голубой краской рыбачий дом — прелестный, ухоженный серландский домик, с чистенькими окошками и кружевными занавесками, сверкающими белизной. Если Йерн и принадлежал в определенном смысле к богеме, то, как видно, не в отношении собственного жилья: этот игрушечный домик полностью выдавал вкусы и склонности стопроцентного бюргера.
Через несколько минут Карстен, сияя от радости, приветствовал нас. По-моему, он был благодарен, что мы помешали ему работать. Он провел нас в большую комнату. Я обратил внимание на несколько репродукций на стене Брейгель и Гойя, типичных для своеобразных интересов нашего хозяина. В основном же стены были заняты книжными полками. У окна стоял дубовый письменный стол, очень большой и старый. На столе находились весьма характерные предметы: нож для бумаг в виде кривой арабской сабли, маленькая позолоченная статуэтка сфинкса, исполнявшая прозаическую функцию пресс-папье, несколько ручек в деревянном стакане со старинными рунами и большая, массивная пепельница в виде черепа. Множество окурков свидетельствовало о том, что сочинительство идет полным ходом. Посреди лежала толстая раскрытая книга. Я заглянул в нее: «Неведомое»!
— Сказочно богатый материал, — прокомментировал Карстен. — Здесь собрано более полусотни оккультных опытов с научным анализом. Этого материала мне хватит на десять новых книг.
— Ты за деревьями не видишь леса, — заметил я. — Тут, у тебя под носом, творятся самые невероятные вещи. Зачем рыться в книгах, когда жизнь предоставляет тебе такой материал?
И я рассказал про историю с комодом. Карстен мгновенно воспламенился:
— А разве я вам не говорил? Ну, какие еще нужны доказательства, чтобы заставить нашего американца поверить своим собственным глазам? Подобные люди попросту не хотят видеть! Против глупости…
— Против госпожи Глупости бессмысленно бороться даже писателям, — прервал его Танкред и повалился на мягкую софу. — О Великий и Ужасный, о Сын Луны, друг и брат всех оборотней и мертвецов! Мы усталые путники, пришедшие искать защиты и справедливости под твоим кровом — дай же нам выпить.
Йерн подал бокалы и бутылку клубного портвейна.
— Расскажи нам про Пале, Карстен! — требовательно попросила Эбба.
— И про Лиззи! — присоединилась к ней Моника, пригубив бокал.
— Про Пале я знаю немногим больше, чем вы, — сказал Йерн. — Весьма загадочная личность. Насколько мне известно, он о себе ничего не рассказывает, за исключением того, что много лет прожил в Америке и вроде бы был там священником. Он не доверился даже собственной жене… А Лиззи я знаю довольно давно, около года. Грустная история… Родители умерли, когда ей было тринадцать лет. Сначала ее взяли к себе одни родственники, потом другие, потом третьи — странные люди! С одной стороны, общими усилиями они вырастили девочку, но с другой стороны — знаете эту манеру требовать благодарности за добро? Ей вечно давали понять, что каждое платьице, каждый кусок она получает из милости. Конечно, они небогаты, но эта душевная черствость меня поражает. В прошлом году я встретил ее в Лиллезунде у знакомых. Оказалось: она их племянница… Короче, Золушка наших дней.