С полудня ятровки ссорились из-за моей длинной пшеничной косы. Желя хотела уложить волосы в причёску, а Живана предлагала заплести настоящую русскую косу.
– На смотрины делают причёску! – горячилась младшая ятровка.
– Василиса – девица! А девица должна быть с косой! – не сдавалась Живана.
На том и порешили, и следующие полтора часа мне заплетали косу в четыре руки. Волосы разделили на девяносто прядей и плели, как корзинку, от самого затылка до поясницы в широкую и плотную сетку.
Диво дивное получилось. А когда надели кокошник с жемчужными наклонами и таусиный летник, я и сама остолбенела от сияющей в зеркале красоты. Широкие присборенные рукава и глубокий вырез сарафана из тонкой объяри и кисеи выглядели очень красиво.
Смущало, что в наряде было что-то от варьете. Плечи и прочие прелести, откровенно обнажённые под кисеёй, ни для кого не остались загадкой.
И, кроме того, мною неудержимо хвастались и показывали, как цирковую лошадь. За две недели я побывала в гостях не меньше пятидесяти раз. Тётя не успокоилась, пока не протащила меня по всем родственникам, даже самым дальним, знакомым и их знакомым. Стоит ли говорить, что потом родня пришла с ответным визитом.
– Эт-то наша Ва-асочка! – представляла племянницу тётя, растягивая в улыбке губы и не вполне внятно произнося моё имя, так что слышалось «ва-азочка», и присутствующие с умильными улыбками разглядывали меня как редкий музейный экспонат.
Тётя не подозревала, что сама придумала мне прозвище. Теперь все знакомые звали меня Вазочкой или… Вазой. Господи, какой ужас! Моя фигура и впрямь напоминала сосуд – узкий посередине, расширяющийся снизу и сверху. В университете, в Цюрихе, за усидчивость и отличную успеваемость кто-то прозвал меня Вайзе – Премудрая. Это прозвище и после учёбы преследовало меня несколько лет, и я думала, что хотя бы здесь, в Тбилиси, избавилась от него, но вышло, что вновь получила с лёгкой тётиной руки его чудовищно искажённую интерпретацию.
Это было ещё не всё. Тётя дала волю воображению и плела обо мне немыслимые небылицы, главным образом о благосостоянии. Я сразу поняла – сопротивление бесполезно, терпела и позволяла тётке врать, что только её душе угодно. Лишь однажды, когда за столом перед дюжиной гостей тётя заявила, что в моём доме все люстры из чистого золота, я поперхнулась кофе и посмотрела на неё с лёгкой укоризной.
Не жизнь, а праздник! Теперь я знала, чем занимались ятровки днём, пока мужья работали.
Сёстры мололи кофе в ручных цилиндрических кофемолках!
Клянусь, этот кофе затмил все эспрессо и ристретто, что я когда-либо пила. Кофейную банку с зелёными зёрнами каждое утро снимали с антресолей на кухне. Банка представляла собой жестяную цилиндрическую ёмкость вместимостью пять литров. В ней, закупоренной каждый раз так плотно, что крышку поддевали консервным ножом, в холщовом мешочке хранили зёрна.
Когда крышка поддавалась и открывалась небольшая щёлочка, комнату наполнял умопомрачительный аромат.
Желя с увлажнёнными от умиления глазами шептала:
– Настоящий… колумбийский! – и все кивали головами, словно она только что прочла молитву.
Секрет приготовления самого вкусного кофе на свете очень прост.
Зелёные зёрна кофе обжаривают в чугунной сковороде, остужают до комнатной температуры и потом часами мелят в ручной кофемолке до невесомой звёздной пыли. Когда помол достигает молекулярного состояния, кофе варят в медных пузатых турках на чугунной сковороде с мелким речным песком. Разливают по кофейным чашкам, обязательно с блюдцами! И не спеша пьют терпкий, ароматный напиток с подругами и родными.
И гадают на кофейной гуще! Собственно, для гадания кофе и варили.
Между этапами в приготовлении кофе ятровки успевали сходить на базар, приготовить завтрак, обед и ужин, накормить детей, встретить гостей, погулять с собакой Чарли, обсудить события в городе и посмотреть, как там дела в лавке.
Сёстры держали текстильную лавку, маленький магазинчик за домом, на набережной. Продавали туристам расписные шёлковые ткани ручной работы с языческими сюжетами и костюмы, сшитые по старинным выкройкам. Дети дежурили у лавки и, если появлялся покупатель, кубарем бежали рассказывать о пришедшем госте.
С кузиной Марьей девушки, кажется, не очень ладили. Во всяком случае, когда она входила в комнату, ятровки замолкали и молча склонялись над чашечками кофе.
– Хотите, я вам погадаю на кофейной гуще? – спросила как-то кузина, войдя в комнату.
– Нет! – хором вскрикнули ятровки. – Не надо, Фрогги! Нам уже Васа гадала.
– Правда, Василиса? Ты умеешь гадать на кофейной гуще? – Сестра проплыла в длинном до пят платье, будто не касаясь ступнями пола, и встала передо мной.