Сказала сие Жива, рукой повела и исчезла, будто не было её.
Я ночь не спал, ворочался, наутро собрался на охоту. Взял с собой слугу Прокопия да выжлеца покрупнее. Пострелял серых уточек, хотел уже домой возвращаться. Едем вдоль опушки по лесу. Вижу – гать ладная, хорошо уложенная, с большака отворачивает в чащу.
– Что это за дорога? – спрашиваю Прокопия.
– Да, бис его знает, батюшка, – отвечает слуга, – никогда не видел прежде. Вроде раньше тут была старая дорога на Суздаль. Говорят, ещё лет двадцать тому назад росла там роща священная, да епископ Ростовский Леон повелел всё вырубить. Чудеса!
Поехали мы по той дороге, доехали до дубравы. Стоят деревья вековые, руками вдвоём не обхватить. Велел я Прокопию ждать, а сам пошёл по тропинке один дальше. Вижу, избушка стоит в лесу, в оконце огонёк горит. Я к двери подошёл, постучал три раза, слово заветное сказал, дверь и открылась.
Сидит на скамье за столом девица, на голове – покров лицо закрывает, но покров неплотный – кое-что разглядеть можно. Чую – красы писаной дева. Но я не пялюсь, как было велено. А дева меня угощает яствами сладкими, мёдом поит.
Накормила, напоила и в баню мыться повела. Уж слаще бани у меня ни раньше, ни потом не было. При одном взгляде на девицу кровь моя огнём занялась, и провёл я с ней всю ноченьку. А как под утро уснула ладушка, я взял лучину и посветил ей в лицо. Господи, чуть не ослеп! Такой красы невиданной была дева!
Я тихонько оделся и вышел вон. Сам от радости ног под собой не чую. Дошёл до дуба, сел на коня, вернулся домой. На следующую ночь, мочи нет, думы только о деве под покровом. Еле утра дождался, поскакал туда. Но сколько ни искал – ни дороги, ни дубравы не нашёл. Лишь пни трухлявые от священной рощи остались.
Опечаленный вернулся я домой.
Долго ли, коротко ли, улеглась печаль у меня на сердце. Пошёл я в поход на булгар, одержал над ними победу и домой воротился с почестями. А день, когда в рощу ехать, помню точно, первый день листопада – день Священного огненногривого коня. Все дела за неделю отменил, сижу в хоромах – жду срока, как юнец безусый. Еле дождался назначенного дня. Чуть рассвело, а я уже на коне – поскакал, как ветер!
До гати доезжаю – на прежнем месте и дорога, и дубрава, и избушка. Я вошёл. Сидит она, краса моя желанная, покровом прикрывается, на руках царевича держит. Младенец красивый, крепкий, кругленький, глаза, как озёра – синие, мамкину грудь сосёт.
Меня при взгляде на красу аж зашатало. Смотреть – мочи нет, до того хороша.
– Кто ты? – спрашиваю я девицу. – Как зовут тебя, краса… чьего ты роду-племени, алость ненаглядная?
– Я – Лада, Родного Рода, – отвечает красавица. – Иди теперь, царь. Посмотрел на сына, возвращайся через десять лет – отдам тебе Ивана-царевича.
Выхожу из избы, встал на крыльце, а вокруг лепота, словами не описать – в лучах ярила сверкающим прозрачным покровом первый снег лёг. Оборачиваюсь, а в избушке пусто, будто не было никого.
Вернулся в терем… С тех пор покров моей красавицы, будто снег белый, сверкающий, мне снился ночами. И велел я учредить праздник новый на Руси – Покрова Богородицы нашей… С тех пор каждый первый день месяца листопада отмечаем Покров…
Тут князь Андрей замолчал. Огладил бородку, искоса посмотрел на царя.
– Так, ты что же, князь, саму богиню Ладу обрюхатил? – со смешком спросил Бессмертный.
– Выходит, что так, – ответил князь без тени усмешки.
– И где же твой сын? – Бессмертный по-прежнему улыбался. – Десять лет уж прошло, поди.
– Здесь. Я привёз его к тебе, царь Нави.
Князь Андрей громко хлопнул в ладоши и в палаты за руку с Ермием вошёл мальчик лет десяти. Вошёл, остановился, вопросительно посмотрел на отца.
– Поклонись, Иван-царевич, царю Навьему Бессмертному. Отныне будешь с ним, – хмуро произнёс Андрей.
Мальчик поклонился.
Бессмертный, уже без недоверчивой улыбки, спрашивает:
– Как звать-величать тебя, отрок? Сколько лет тебе исполнилось?
– Звать Иваном, государь, а лет мне полных десять, – не оробел царевич.
– Подойди, посмотрю на тебя.
Мальчик подошёл ближе. Одет он был скромно: в вайдовый кафтанчик из тонкой шерсти, из-под высокого бархатного козыря которого выглядывала белая сорочка, традиционно расшитая по вороту, рукавам и подолу красными оберегами. В длинных, до пола, рукавах кафтана, через прорези на уровне локтей, видны крепкие, загорелые руки в застарелых царапинах. Порты и сапоги без вышивки вовсе – ни золотом не расшиты, ни жемчугом. Только по инсигнии – золотому витому поясу с наконечниками-ужами, и можно было признать в мальчике царевича.