Светлые брюки, клубный пиджак, белая сорочка без галстука – всё сидит идеально и естественно, как от портного.
Я обратила внимание на руки. Ухоженные, но не изнеженные. На правой руке на большом пальце такое же железное кольцо с шипом, как у друга Афанасия, на безымянном – скромный, железный перстенёк с небольшим рубином на плоской печатке. На левой руке на большом пальце золотое кольцо с оправленной в железо белой костью и изображением коня, вставшего на дыбы.
Когда такой мужчина носит перстни, они, безусловно, что-то значат для него.
«Жених! А я невеста. Как же глупо!»
Бессовестный лиф пополз вниз. Помнится, мама рассказывала, когда отец, будучи женихом, пришёл на смотрины, родственники тоже обрядили её в русский наряд, из маркизета… почти прозрачный. Жених не устоял.
«И мой не устоит!»
Вано оглядел летник и кокошник, заметил подкисейный глубокий вырез на груди. Задержался там взглядом.
«Ну, ещё бы!»
– Вам понравилась роза?
– Красивый цветок… Запах необычный… странный, будто из детства…
– Я много слышал о вас, Василиса Михайловна, – Вано улыбнулся, и улыбка мне не понравилась.
– Вот как? Но вы не волнуйтесь, Иван Андреевич, всё не может быть правдой.
Меня бесила его торжествующая уверенность во взгляде.
– Вам к лицу древнерусский наряд, Василиса Михайловна. Цвет драконьей зелени… редкий цвет и ткань старинная. Это объярь или аксамит?
– Объярь.
«Разбирается в старинных тканях!»
– Рад знакомству… Я ждал нашей встречи, а вы? – Глаза Вано восхищённо и бойко сверкнули, словно мы давно знакомы.
Я озадаченно взглянула на него:
– Разве я могла ждать встречи, если сегодня вижу вас первый раз в жизни, Иван Андреевич?
Во взгляде Вано появилась растерянность. Он присел рядом на диван, и я заметила тонкую нитку длинного белого шрама на правой щеке.
– Как добрались… из Москвы? Я слышал, вы летели самолётом. Успели… отдохнуть? – спросил жених тихо, хотя понижать голос не требовалось: ятровки и тётя, шурша парчой по натёртому паркету, вышли из гостиной в столовую. Я видела в распахнутый дверной проём, как за столом рассаживаются гости.
В вопросе мне послышалась издёвка. Я вскинула глаза на Вано, но во взгляде не было и тени насмешки. Смотрит внимательно, прямо в глаза, стараясь скрыть волнение за улыбочкой.
«Не гапи, не гапи… ладо моя…»
Женским нутром я почувствовала зов его плоти. Странно, но сердце отозвалось на зов учащённо и голос неожиданно сел до хрипоты.
«Ужас! Как же глупо подчиняться интимной биологической реакции!»
– Я добиралась поездом. Надоело смотреть на землю с высоты птичьего полёта.
– Понимаю… Решили снизойти до нас, смертных, с облаков на землю.
«Нет, он точно издевается! Смельчак, однако!»
Я пристально посмотрела в лицо смельчаку. За нарочитой сдержанностью он что-то скрывал. Не боль ли? Но почему! Глубина его взгляда, синего, как океан, с еле заметной трещинкой, какая бывает в хрустале, поразила меня. Я почувствовала неожиданную и острую жалость… и опустила глаза.
– Ничего у вас не болит? – тихо спросил Вано, и в голосе звучала странная нежность и не менее странная забота.
– Что-то должно болеть? Вовсе нет, я прекрасно себя чувствую.
«А ведь болит!»
Внизу живота тянуло, а между ног горело из-за ноющей боли – вчерашняя знойная ночь в СВ давала о себе знать.
– Как прошло путешествие в поезде? – продолжил Вано осторожно и ещё тише. В глазах появились опасные огоньки, и из синих они превратились в фиолетовые сапфиры.
– Чудесно. Спала всю дорогу, – с напускной небрежностью бросила я.
– Одна? – прошептал Вано и, обхватив меня за талию, нежно и требовательно притянул к себе.
Фиолетовые сапфиры, тонкая белая полоска длинного старого шрама на щеке, горячее дыхание на шее.
«Ладо ма…»
Я вспыхнула, как кумач, и вскочила с дивана:
– Да что вы себе позволяете!
В проёме появилась тётя Макоша, взглянула вопрошающе и улыбнулась:
– Прошу, пожалуйста, отведать, чем бог послал. Васочка, приглашай гостя к столу.
Весь вечер Вано смеялся в компании мужчин, изредка поглядывая в мою сторону. Смотрел вроде бы отстранённо, сдержанно и временами равнодушно. Во мне помимо воли росло досадное недовольство.
Каждый раз в таком настроении жизнь виделась мне пустой, мёртвой, как сонмы опавших листьев. И сама себе я казалась старой, мудрой и скучной черепахой, древнее гор вокруг.