Он взял с ночного столика конверт из крафт-бумаги.
— Тут билет в Париж на сегодня. Сверхскоростной поезд уходит в 13.54. Вот это квитанция на получение ручной клади на Лионском вокзале. Это то же самое, но на вокзале Монпарнас. Заберешь два чемодана. В каждом, под старыми шмотками, по сто тысяч франков. А вот это почтовая открытка с видом очень хорошего ресторана в Пор-Мер, близ Канкаля в Бретани. На обороте телефон Марина. Это связной. Ты можешь попросить его обо всем. Но никогда не торгуйся о цене его услуг. Я снял для тебя номер в отеле «Каштаны» на улице Жакоб, на твою фамилию, на пять суток. Письмо для тебя будет у портье.
Она не шелохнулась, оцепенела. Глаза ее медленно тускнели. Ее взгляд больше ничего не выражал.
— Я во всем этом могу хоть слово сказать?
— Нет.
— Это все, что у тебя есть мне сказать?
На то, что ему хотелось бы сказать, потребовались бы века. Он мог резюмировать это в одном слове и одной фразе: «Сожалею. Я люблю тебя». Но у них больше времени не было. Или, вернее, время обогнало их. Будущее оказалось позади них. Впереди теперь были только воспоминания. Сожаления. Он посмотрел на нее с максимальным равнодушием.
— Сними все деньги с твоего банковского счета. Уничтожь твою синюю карту. Как можно быстрее смени фамилию. Марин тебе устроит это.
— А ты? — с трудом выговорила она.
— Я позвоню тебе завтра утром.
Он посмотрел на часы, встал. Он прошел мимо Лолы, избегая смотреть ей в глаза, и отправился в ванную. Он запер дверь на защелку. Ему не хотелось, чтобы Лола пришла к нему под душ. В зеркале он увидел свое лицо. Оно не понравилось ему. Он чувствовал себя старым. Он разучился улыбаться. В уголках губ появились горькие складки, которые уже не разгладятся. Скоро ему стукнет сорок пять, и этот день станет самым отвратительным в его жизни.
Он услышал первый гитарный аккорд «Entre los aguas»[3] Пако де Лусиа. Лола сделала звук громче. Стоя перед проигрывателем, она курила, скрестив на груди руки.
— Впадаешь в ностальгию?
— Ты мне осточертел.
Он взял пистолет, зарядил его, поставил на предохранитель и сунул его за спину, между рубашкой и брюками. Она обернулась и следила за каждым его жестом.
— Поторопись. Я не хотел бы, чтобы ты пропустила этот поезд.
— А ты что собираешься делать?
— Устроить шухер. Я полагаю.
Мотор мопеда работал на малых оборотах без перебоев. 16 часов 51 минута. Улица Эсперетт, под самой виллой Дзукки. Было жарко. Пот струился у него по спине. Он спешил со всем покончить.
Все утро он искал арабов. Они непрерывно меняли улицы. Таково было их правило. Это ничему помочь не могло, но у них, вероятно, имелись свои причины. Он нашел их на улице Фонтен-де-Кайлюс, которая стала площадью, с деревьями и скамьями. Здесь были одни арабы. Жители квартала не заходили сюда посидеть. Они предпочитали оставаться у своей двери. Взрослые сидели на ступеньках дома, те, что помоложе, стояли. Мопед был рядом с ними. Увидев, что он подходит, главарь встал, остальные расступились.
— Мне нужна твоя тачка. На после обеда. До шести часов. Две тысячи наличными.
Он внимательно осмотрелся. Встревоженный. Он ставил на то, что никто не подойдет садиться в автобус. Если кто-нибудь возникнет, он откажется. Если какой-нибудь пассажир захочет выйти из автобуса, он заметит это слишком поздно. Это был риск. Он решил пойти на него. Потом он подумал, что, идя на этот риск, он мог с таким же успехом решиться и на другой. Он начал прикидывать. Останавливается автобус. Открывается дверь. Садится пассажир. Автобус снова отходит. Четыре минуты. Нет, вчера это все заняло только три минуты. Положим, все-таки, четыре. Дзукка уже перейдет улицу. Нет, он увидит мопед и даст ему проехать. Он начисто забыл думать о чем-либо другом, считая и пересчитывая минуты. Да, это было возможно. Но после начнется вестерн. 16.59.
Он опустил забрало шлема. Пистолет он крепко зажал в руке. Но его ладони были сухие. Он слегка дал газу, чтобы поехать вдоль тротуара. Левая рука судорожно сжимала руль. Показался пудель, за ним шел Дзукка. Внутренний холод охватил его. Дзукка видел, что он приближается. Он остановился на краю тротуара, удерживая собаку. Он понял, но слишком поздно. Рот у него округлился, хотя он не издал ни единого звука. Глаза его расширились. Страх. Только этого уже хватило бы. Пусть он наделает в штаны. Он спустил курок. С отвращением. К себе. К нему. К людям. И к человечеству. Он разрядил ему в грудь всю обойму.