Медведь покоится в объятиях Камми, журнал открыт у нее на коленях и перевернут на страницу с фотографией молодой матери, держащей на руках своего драгоценного ребенка — фотография, на которую Камми смотрела дольше всего. Убеждена, что она знает, кто ее мать.
Я встаю, чтобы размять руки и ноги, и смотрю на окружающих меня людей. Улыбаюсь тем, кто смотрит мне в глаза, и считаю улыбки. Мой способ отыскать надежду в человечестве — то, что я попросила Камми сделать, борясь сама.
Три улыбки. Я принимаю их.
Сажусь обратно, и Камми просыпается. Она крепче сжимает своего медведя и улыбается мне опухшим от сна личиком.
— Мы на полпути к цели, милая. Хочешь пойти прогуляться?
Она кивает. Я беру наше печенье, и мы проходим через вагон в следующий, где есть бар с прохладительными напитками, и все сиденья обращены к окнам. Мы сидим и смотрим, как деревья проносятся мимо красивым зеленым пятном, я рассказываю Камми о яблоне на своем заднем дворе и о том, как мы можем взобраться на нее и сидеть на ветвях, есть печенье и наблюдать за птицами.
Зеленое пятно сменяется открытым полем, насколько могут видеть наши глаза, и я представляю, что для Камми это должно быть похоже на золотой океан. Ветер колышет пшеницу, что похоже на волны, которые она наблюдала из окна мансарды на Приморской улице.
Я беру каждой из нас молоко из бара, и мы тихо сидим и съедаем все печенье, наблюдая, как расстояние между нашей старой жизнью и новой становится все больше.
В конце концов, мы возвращаемся на свои места, и каждый раз, когда поезд останавливается, у меня сводит живот от совершенно другого страха. Возвращение домой. Быть разочарованной и разочаровать Камми.
Поскольку наш разговор идет односторонне, мне трудно оставаться в сознании. В это время мы обычно долго лежали в постели — лучшая часть каждого дня за прошедший год, тихое избавление от дремоты, когда мы молились о снах, которые унесли бы нас прочь, пусть даже ненадолго.
Мы с Камми снова засыпаем, а в следующий раз просыпаемся от голоса, сообщающего, что мы прибыли в Джекстон.
***
Когда мы выходим из поезда, я больше не боюсь быть узнанной кем-либо из людей Дока. Возможно, я боюсь местных жителей, которых знаю, или даже людей, которые грустными глазами смотрели на мое лицо в местных новостях, в газетах или на телефонных столбах и витринах магазинов.
Пропавшая без вести: Стейси Энн Сквайрс, 170 сантиметров, 55 килограммов (хотя сейчас я ближе к 50), голубые глаза. В последний раз ее видели одетой...
Узнает ли мать меня вообще? Или, что еще хуже, удосужилась ли она сообщить о моем исчезновении? Или она списала меня со счетов как сбежавшую, ее здравый смысл поколебался из-за манипулятивных методов Джеймса? Мне начинает казаться, что я ползу назад. И когда доберусь туда, я пожалею, что вообще показалась здесь.
Увижу Джеймса в дверях, который поприветствует меня: «Надоело жить самостоятельно, да? Может быть, теперь ты начнешь ценить то, что мы с твоей матерью делаем для тебя. А сейчас приберись на кухне, а потом иди и зарабатывай себе на жизнь».
Мы примерно в трех километрах от моего дома. Я больше не хочу таскать чемодан с собой, поэтому мы идем в круглосуточный магазин, я прошу сумку и покупаю бейсболку с пальмами на ней. Она уродливая и плохо сидит, но я беру ее, чтобы заправить волосы и спрятать лицо. Узнавание вызовет слишком много вопросов и, в конечном итоге, полицию.
Я достаю из чемодана остатки нашей еды и воды и кладу их в сумку, даже попкорн, который мы, возможно, никогда не съедим. Я беру полароидные снимки и кладу их в карман так, чтобы Камми не видела, затем бросаю чемодан в кусты и направляюсь навстречу заходящему солнцу. По направлению к дому.