— Ты действительно в это веришь?
Я обиженно смотрю в пол.
— А если кто-нибудь придет сюда? Что тогда?
— Мы не откроем дверь. Все просто.
Но не все так просто. Должно быть, есть сотня вещей, которые мы не учитываем. Я смотрю на Камми, незаинтересованную и потерянную, неспособную самостоятельно принимать решения, ожидающую, когда мы укажем ей дорогу. Я думаю о том, как бы она себя чувствовала, если бы знала, что случится с мертвенно-бледными за этой дверью из цветного стекла. Разделение. Одиночество. Если бы она знала, если бы у нее была хоть какая-то идея, то она бы умоляла нас не уходить. Только не сейчас. Может быть, она даже заговорила бы. Выкрикнула свое несогласие и изложила свои аргументы.
Я решаю, что, может быть, лучше дать себе время подумать, всего день или два, а потом спрашиваю Лекси, при ней ли пистолет. Она вытаскивает его из-под юбки и показала мне.
— Хорошо, оставь его при себе. И если кто-то еще войдет в дом, кроме нас... стреляй в него.
Не могу поверить, что я говорю такое. Не могу поверить, что мы остаемся.
Глава 9
Это был день матери. Стейси и ее мать ссорились все выходные. Обычная ругань в их семье, но обычно не до такой степени. Были пощечины, выдернутые волосы и назло вынесенное длительное наказание. Это была не обычная пьяная ругань. Ссора произошла из-за проблемы с Джеймсом — парнем, с которым мать жила последние восемнадцать месяцев. Их отношения пережили довольно бурный шторм из-за обвинений в стриптиз-баре. Точнее, танца на коленях, который закончился потраченными Джеймсоном большими чаевыми. Теми самыми, которые были предназначенные для покупок продуктов и оплаты счета за электричество.
Пятница и суббота были проведены с громкими криками между неблагополучной парой, бьющейся посудой и ударами кулаков о стены… успокоенные только визитом местных правоохранительных органов. Субботний вечер, однако, был наполнен сексом с макияжем. Преувеличенно громкий, пьяный и бесконечный. Если бы не наушники, Стейси убежала бы в ту же ночь, смущенная и испытывающая отвращение и горечь.
После того, как отец Стейси умер, когда та была маленькой, ее мать пристрастилась к бутылке, проблема усугублялась с годами и достигла пика за последние два года. Джеймс внес большой вклад в этот второй уровень ада. Постоянная борьба была утомительной, особенно для Стейси, так как она была единственной, кто мог вспомнить каждое ядовитое слово, сказанное накануне вечером. Ее мать часто просыпалась, как ни в чем не бывало.
В воскресенье Стейси притворилась, что делала то же самое. Это была трудная попытка любить безоговорочно. Глядя сквозь пьянство, пренебрежение, эмоциональное и физическое насилие, сквозь легкость, с которой ее мать, казалось, пренебрегала ею ради Джеймса. И Марка. И Брайана — бесконечная цепочка созависимостей.
Стейси с особой осторожностью жарила бекон. Не слишком хрустящий, не слишком мягкий. Она приготовила омлет с сыром, перцем и грибами, затем намазала тосты маслом, разложила все это на подносе и отнесла в комнату матери со стаканом апельсинового сока, наполненным доверху и грозящимся пролиться при каждом шаге.
Этот жест отнял у нее все, что она чувствовала, пока преодолевала препятствие в коридоре — грязное белье, пустые бутылки из-под пива, переполненное ведро для мусора, стопку книг, которые ее мама никогда не читала, но всегда собиралась. С каждым шагом, приближающим ее к двери спальни, возникало все большее нежелание заходить. Ее мать не заслуживала этой оливковой ветви (прим.: является символом мира, перемирия).
Дверь была приоткрыта. Стейси толкнула ее локтем еще дальше. Комната была разгромлена, завалена большей частью тем же, что было в холле, а также посудой, заколотой окурками. Стены были увешаны гобеленами с изображением орлов, черепов и мотоциклов. Комната напоминала холостяцкую берлогу для отверженного шовиниста, а не спальню матери сорока лет. Весь дом был заполнен подобным декором, как только Джеймс переехал к ним. Байкерские пожитки, американские флаги, Анхойзер-Буш и даже шестифутовый картонный стенд с больше грудой женщиной в розовом бикини, прибитый к стене гостиной.