– Я берегу своего сокола, – покачал я головой.
– Некоторые считают, что уж слишком бережёшь.
Кровь прилила к моей шее, и я ответил колкостью на колкость:
– Не сильнее, чем ты своего.
Словесный поединок окончился ничьей: я понял это по тому, как Пеплица поджала накрашенные губы и послушно отпила киселя из чарки того же чашника, что наливал мне. Под столом я легонько наступил на ногу Огарька, благодаря за то, что не вмешивался и сидел молча.
– Так что там царь? – спросил я, пробуя сливовую сбивную пастилу. Сладости у Пеплицы были недурные, но с гораздо большим удовольствием я бы отведал перепелов и шанег с луком.
– Царь занят своими делами: он задумал перекроить веру. Опасная задумка, как я считаю, но об этом чуть позже. Мне гораздо больше нравится царица – потерянная женщина, оказавшаяся между слабоумным сыном-царевичем и самодуром-мужем. Ещё немного, и я слеплю из неё что-то занятное.
– Слепишь? – не понял я.
Пеплица обворожительно улыбнулась и с завидным изяществом отправила в рот ягоду.
– Мы ведём переписку. Большего пока сказать не могу, зато хочу представить тебе кое-кого.
Пеплица встала с кресла, отошла к дальнему выходу из залы и легко взмахнула длинным рукавом. Я ожидал, что в залу войдёт какой-нибудь мальчишка – так небрежно подзывают только посыльных и служанок, но скоро передо мной предстал мужчина зрелых лет, показавшийся мне смутно знакомым. Судя по наряду, он был далеко не беден: взять хотя бы сапоги из зелёной кожи и ножны с золотой окантовкой. Волнистые каштановые волосы были вымыты и гладко расчёсаны, лицо украшали тонкие щегольские усы.
– Мой гость, Норелет, – промурлыкала Пеплица, ожидая от меня какой-то необыкновенной реакции. – Лерис Гарх, самонаречённый князь Холмолесского.
Гость протянул руку для пожатия, но на последних словах Пеплицы его лицо свела еле заметная судорога.
Я пожал протянутую руку и вскинул бровь, посылая Пеплице безмолвный вопрос. Ох уж её бабьи хитрости, могла бы сразу сказать, что задумала и чего ей ещё от меня надо.
– Норелет – старший сын Ведедора. Того самого, что сын дяди почившего Страстогора.
В горле у меня мигом пересохло и стало кисло, несмотря на сладкий Пеплицын кисель. Ещё один самозванец, Страстогоров родич, только хитрый: решил чужими руками меня убрать, не стал сам в Горвень соваться.
– Рад знакомству, – сухо бросил я.
Норелет жал мою руку чуть дольше и чуть крепче, чем требовалось, а сам не стыдился разглядывать меня. Огарёк предупреждающе шагнул вперёд. Я видел его только краем глаза, но догадывался, что рука сокола уже лежит на рукояти ножа.
– Рад, несказанно рад, – так же сухо ответил Норелет.
Мы вновь сели за стол. Будь мы с Пеплицей одни, я бы не постеснялся отчитать её за дерзость, но теперь мне оставалось только восхищаться тем, как ловко она меня провела. Не отступилась за столько зим, всё равно решила занять Холмолесское или хотя бы накрыть его своими изящными ладонями. Не через меня, так через другого.
– Что же ты сам ко мне не приехал? – спросил я, пытаясь безоблачно улыбаться. Наверное, получилось плохо, потому что Норелет и не подумал ответить на улыбку.
– Княгиня сама отыскала меня и любезно предложила помощь, – ответил он.
– И ты принял её предложение, конечно. Как можно отказаться? Прекрасная жена и два княжества в придачу. Просто чудесно.
Норелет посерел лицом. Огарёк пересел так, чтобы оказаться напротив него, но Норелет нарочно не смотрел на моего сокола. Конечно, я понимал его: нелегко выдержать жёлтый взгляд зеленокожего юноши, до того странного, что не сразу веришь в его существование, особенно если видишь впервые.
Я перегнулся через стол и сделал вид, что обнимаю Норелета, похлопывая по спине, а сам приблизил лицо к его уху и шепнул так, чтобы Пеплица не слышала:
– Чудесно-то чудесно, только ты наверняка слышал, что своего прежнего мужа она отравила, чтобы единолично править.
Улыбнувшись, я отстранился и с удовольствием посмотрел на Норелета. Он, видать, не был приучен к хитрым разговорам, что обычно ведутся в княжеских теремах, и выглядел теперь до того жалко, что хотелось налить ему киселя послаще и положить на тарелку пастилы: слишком болезненный и несчастный сделался у него вид, хотя я допускал, что это может быть напускным.
– Что бы тебе ни сказал ушлый сокол, подумай хорошенько, верить ли ему или мне, – промурлыкала Пеплица. – Да-да, Лерис Гарх был соколом Страстогора, ты ведь не мог не слышать о Кречете.
– Я помню, – процедил Норелет. Я смотрел на него и гадал, жалеет ли он о том, что ввязался в Пеплицыну игру.