В первый раз Настасья Андреевна обрадовалась признакам гнева в своем брате и продолжала тем же упрекающим голосом:
– - Я вам всегда говорила, что Петруша не виноват. Вот как вам платят за вашу хлеб-соль. Они поселяют раздоры между…
– - Какие раздоры? кто поселяет? -- неожиданно остановись перед Настасьей Андреевной, грозно перебил брат.
– - Братец! -- пугливо пробормотала Настасья Андреевна, попятясь назад; но брат наступал с гневом и повторял:
– - Говорите, кто… кто поселяет раздор, кто??
– - Я ничего…-- оторопев и запинаясь, бормотала Настасья Андреевна.
– - Для чего же вы пришли сюда?.. для чего вы всё это наговорили?? какие раздоры?? -- и несколько тише он прибавил:-- Насчет глупого письма прошу не беспокоиться: я его не возьму к празднику.
– - Боже мой, он опять виноват остался! -- с ужасом воскликнула Настасья Андреевна.
И, полная гнева, она гордо сказала:
– - Я вижу, братец, что вы опутаны кругом хитрой и лицемерной девчонкой.
– - Замолчите!! -- так сильно воскликнул Федор Андреич, что рамы задрожали в комнате.
И Настасья Андреевна кинулась в испуге к двери, на которую указал ей брат; но он остановил ее и с убийственной жестокостью сказал:
– - Сохрани вас боже, если вы осмелитесь намекнув ей о ваших глупых подозрениях.
Настасья Андреевна сделала умоляющий жест и, встретив сверкающие гневом глаза брата, с рыданием вышла из комнаты.
Аня и старичок немало были поражены молчанием с обеих сторон о письме. Одно их поразило -- это отсутствие за столом Настасьи Андреевны и полное равнодушие ее брата, как будто они сговорились. Он был очень любезен с Аней и со старичком, припоминал свое житье в Москве и заключил следующими словами, обращенными к старичку:
– - Я никогда не забуду всех одолжений ваших в то время. Они спасли меня, может быть, от многих несчастий. И, пока я буду жив, дом мой будет вашим.
Старичок до слез был тронут благодарностию Федора Андреича.
И когда дедушка и внучка остались одни, первый наставительно сказал:
– - Нет, нам следует всё вытерпеть от нее. Бог с ней, он хозяин дома и не думает так об нас: зачем же нам подымать ссору между братом и сестрой…
Оставался один день до праздника, а за Петрушей не посылали. Из намеков Настасьи Андреевны Аня могла догадаться, что ее письмо тому причиной. Это ее ужасно опечалило: она так желала видеть Петрушу; к тому же посреди стариков Ане было очень скучно.
В первый день праздника -- то было Рождество,-- возвратясь после обедни, все сидели за чаем в глубоком молчании. Явился деревенский священник поздравить с праздником. Он отслужил молебен и с удивлением спросил:
– - А где Петрушенька ваш? Я что-то его не вижу?
Настасья Андреевна с упреком посмотрела на брата, который покойно отвечал:
– - В городе, батюшка!
– - Как… в такой великий праздник и не в доме своих родных?! ведь вы его сыном своим признали! -- воскликнул священник.
– - Он наказан! -- отвечал недовольным голосом Федор Андреич.
– - Братец! простите его! -- умоляющим голосом произнесла Настасья Андреевна и, обратись к священнику, в отчаянии прибавила: -- Хоть вы, батюшка, попросите за него.
Старичок и Аня находились в сильном волнении.
– - Что за такой превеликий грех, Федор Андреич, мог сделать он?
– - Ослушание, батюшка!
– - Братец, в чем же он вас ослушался? -- с упреком заметила Настасья Андреевна и прибавила, глядя на Аню: -- Следовало бы наказать тех, кто не стыдится ссорить…
– - Побойтесь бога! -- воскликнул обиженно старичок.
И, с несвойственной ему горячностью, схватив Аню за руку и подведя к побледневшему Федору Андреичу, он сказал:
– - Встань перед ним на колени и проси за того, за кого тебя оклеветали!
Аня, рыдая, упала на колени перед Федором Андреичем, который сердито поднял ее и с презрением произнес:
– - Стыдитесь… разве вы способны!
Старичок, указывая на образ, торжественно произнес:
– - Пусть он будет свидетелем, что ты не поселяла раздора.
Голос у старичка прервался, и он заплакал. Аня бросилась в объятия к нему и тоже зарыдала.
– - Полноте, полноте! -- повторял Федор Андреич, разнимая Аню и старичка.
И, поцеловав того и другую, он медленно произнес, смотря на свою сестру:
– - Однажды навсегда требую от всех присутствующих здесь -- ни одним словом, ни взглядом не обижать тех, кого я призрел в своем доме.
– - Аминь! -- заключил священник.
– - В доказательство, что на меня никто не имеет влияния, извольте послать лошадей в город!
Настасья Андреевна от радости оторопела; Аня же с увлечением кинулась к Федору Андреичу и с жаром поцеловала его, после того сама сконфузилась и стояла, потупив глаза.
– - В такой великий день помиритесь все,-- сказал священник, смотря на Настасью Андреевну, которая подошла мерными шагами к брату и сказала:
– - Простите меня, братец.
И они поцеловались.
– - Простите нас, если мы невольно огорчили вас,-- сказал старичок, подходя к Настасье Андреевне.
Все перецеловались, исключая учителя, стоявшего в продолжение всей сцены прижавшись в углу, и его жены, обильно проливавшей слезы.
– - Да простит вас всех господь, и да снизойдет на ваши главы мир и тишина! -- так заключил священник семейную сцену, после чего все свободнее вздохнули.
Приезд Петруши в деревню произвел всеобщую радость; даже Федор Андреич довольно ласково его принял, расспрашивал о его занятиях и жизни. Петруша вырос и возмужал в несколько месяцев, как его не видала Аня; он ей уже казался совершенным молодым человеком, а не тем Петрушей, с которым она любила бегать по саду и даже ссориться для разнообразия. Она вспомнила разговор на лодке, как Петруша доказывал, что, когда он поживет в городе, она к нему изменится: да, он был прав! Но Петруша так был рад возвращению своему в деревню, что Аня осталась для него всё той же Аней, и, только боясь гнева Настасьи Андреевны, он старался украдкой говорить с ней.
Накануне Нового года приехали гости к Петруше: Федя, бывший товарищ его детства, и Танечка, воспитанница Фединой матери.
После длинного и скучного обеда, в отсутствие Федора Андреича, удалившегося отдыхать в свой кабинет, Петруша упросил Настасью Андреевну сыграть вальс, и под тихие звуки, чтоб не разбудить хозяина, две юные пары закружились по зале. Старичок, Селивестр Федорыч и его жена были зрителями.
Петруша, кружась с Аней, тихо разговаривал.
Но вдруг танцы прекратились. В дверях стоял Федор Андреич и глядел на танцующих.
– - Продолжайте, продолжайте! -- сказал он довольно весело и сел на стул.
Заслышав голос брата, Настасья Андреевна прекратила игру: танцующие, начавшие было вновь кружиться, тотчас же остановились.
– - Зачем остановилась? играй,-- заметил ей брат и, взяв Танечку от Феди, сделал круг вальса.
Всё остолбенело от удивления и не верило глазам. И когда он посадил Танечку на место, отвесив ей низкий поклон, старичок засмеялся.
– - Чего вы смеетесь? вы, кажется, в самом деле считаете меня стариком. Сыграйте-ка, сестрица, мазурку… знаете, старинную: по той мне легче.
И, взяв Аню, он пустился выплясывать со всеми старинными ухватками, становился на колени, вывертывался из ее рук.
Со всех сторон сыпались восклицания удивления.
– - Живей, живей! -- топая ногами и каблуками и носясь по зале, твердил Федор Андреич.
Угрюмое лицо его мало смягчилось, он скорее был неприятен в своей ненатуральной веселости. При окончании фигуры он приподнял Аню за талию и, прокружив ее в воздухе, посадил на стул, а сам, бросившись возле и вытирая платком лицо, сказал задыхаясь:
– - Уф, устал! -- и, обратись к учителю, повелительным голосом прибавил:-- Ну что же, берите даму.
Селивестр Федорыч засмеялся и искал глазами, где бы найти даму; но две дамы имели уже кавалеров, оставалась одна его жена.
– - Что же, начинайте! -- повторил Федор Андреич шутливо.-- Берите вашу жену.
– - Ну а я уж один потанцую,-- смеясь, сказал старичок, и, выступив на средину залы и приподымая свой халат, как дамы платье, он неповоротливо вертелся перед сухой фигурой учителя, тащившего нехотя за собой свою жену, которая, конфузясь, пятилась назад.