Предоставляю вам судить самим, каково провел я на мельнице тот вечер и ту ночь. Теперь мне совестно вспомнить низкое и подлое поведение мое, но тогда — тогда дело было иное. Мне все нравилось тогда, все было по душе. Мучимый ревностью, я смотрел на дикого Свистунова с каким-то благоговением. «Вот она, широкая-то русская натура, — думал я, — вот он, тот богатырь-то сказочный, полный жизни, энергии, самоотвержения и доблести, которым восхищается русский народ!» И, глядя на него, я припомнил фигуру Калистова.
И тогда Калистов рисовался мне чем-то ничтожным, дряблым, безжизненным и, не скрою, чем-то даже гадким и подлым. А кругом меня — песни, крики, громыханье бубна, звуки торбана[20], топанье ног… Вино, льющееся рекою, объяснения страстные, жгучие поцелуи… Оргия в полном разгаре… а из растворенных окон врывался гул леса, и я пил, я пел, я плясал и затем отдыхал в объятиях Вари…
Только в двенадцать часов проснулся я на другой день.
— Вот так отчубучили! — кричал Свистунов над моей постелью. — Вставай, пойдем опохмелиться…
Целых три дня прожил я у Свистунова, и с каждым днем он становился мне все милее и милее, а от его мельницы и рощи я просто в восторг пришел. И действительно, было чем восторгаться. Домик на самом обрыве реки, светлый, чистенький; рядом крупчатка, стонущая снастями под напором воды, а кругом лес, березовый, весь пронизанный зелеными лучами солнца… Тихо, молчаливо, далеко от всего живого, и делай там, что хочешь, никто не услышит и не увидит…
— Хорош приятель! нечего сказать, — говорил мне Калистов, когда в среду я завернул к нему, с тем чтобы вместе ехать в город.
— Хорош, правда! — говорила Лиза.
— Что такое? — спрашиваю.
— И все так-то делают! — перебил меня Калистов. — С врагом моим связался.
— С каким это?
— Да с Свистуновым-то… Человек делал предложение моей невесте, а он — мой приятель-то — с ним дружбу свел…
— Хорош! хорош! — упрекала Лиза.
— И нашел связаться с кем! — говорил пономарь. — С вором…
— Какой же он вор?
— Известно, вор, коли своего хозяина обокрал… Откуда же у него деньги-то!.. Честным-то трудом в три года так не разбогатеешь…
— Да чего! — подхватила Лиза, обращаясь к отцу. — Чуть не задавили нас… Мы гулять ходили, а они мчатся… Петя кричит ему: «Постой! постой!», а он хоть бы поклонился…
Но я не слушал их… Я все еще был там, в благоухавшем лесу, в светлом домике молодца Свистунова, среди диких плясок и песен, — и тишина пономарской лачуги словно давила меня.
В город приехали мы в пятницу утром, а вечером я зашел к Калистову; он был уже совсем одет и собирался к секретарю…
Но вот что случилось с Калистовым в тот день, который был поистине последним счастливым днем его жизни. Насколько до того времени все ему благоприятствовало, настолько с того дня все стало грозить ему неминуемой бедой. Стоит только раз попасть под немилость судьбы, как одна беда не замедлит смениться другой. С того дня Калистов навеки простился с счастьем. Он потерял веру, потерял надежду, и губительный поток этот увлек его далеко. Главное, беда состояла в том, что удары судьбы попали прямо в сердце Калистова и поразили самые дорогие, самые святейшие его богатства, без которых Калистов не мог существовать, потому что эти богатства и составляли все его существование.
Но возвращаюсь к рассказу.
Распростившись со мною, отправился Калистов к секретарю. Человек встретил его чуть ли не на крыльце.
— Ну, Петр Гаврилыч, — проговорил он, — уж я бежать за вами хотел; барин вас ждет не дождется, пожалуйте в кабинет.
Калистов поспешил войти. «Благомыслящий человек» сидел в вольтеровских креслах и курил «свою сигару». Лицо его было бело и чисто, волосы приглажены, брильянтовые перстни в полном блеске. Станислав так и покоился на белой, как снег, сорочке. Увидав Калистова, «благомыслящий человек» приятно улыбнулся и, протянув руку, проговорил мягким голосом:
— Ну, Петр Гаврилыч, вот и наше дело кончено. Покорнейше прошу садиться и выслушать меня: преосвященный выздоровел… Нам остается только написать прошение, которое вы должны сегодня же подать преосвященному; мешкать нечего.
— Я боюсь, как бы не отказал он мне, Финоген Андреевич, — проговорил Калистов. — Быть может, преосвященный имеет в виду кого-нибудь другого на это место.
— Пожалуйста, не беспокойтесь и надейтесь на меня, — перебил его «благомыслящий человек». — Я поеду к преосвященному вслед же за вами, и мы уладим все сегодня же; я вам ручаюсь.