Хорст грузно поднимался по лестнице. Берлинец на сей раз сразу после операции приехал в гостиницу и попросил Хорста прибыть к нему. Это было, конечно, хамством. Но делать было нечего, и тот приехал.
Хартман сидел в кресле, напротив стояло второе мягкое кресло. На столике перед ним в хрустальной вазе торчала небольшая ветка молодой сосны, сильно пахнущая свежей смолой. Он любил природу.
— Гутен таг! — сказал Хорст и сел в молчаливо предложенное ему кресло. Он посмотрел на сосновую ветку, подумал, что мог бы этот «Удав» и рюмку коньяка ему предложить. У него в шкафчике и французский, и русский коньяк есть — сам Хорст обеспечивал перед его приездом.
— Давайте! — коротко буркнул Хартман, не отрывая взгляда от пуговиц на мундире начальника гестапо. Тот услужливо раскрыл портфель, извлек тоненькую папку и протянул ему.
— Вот здесь сначала идут списки всех, кого мы брали, отдельно — тех, кого удалось раскрыть. Вот это список всех ликвидированных за последние три месяца. Отдельно, справа,— отправленных в концлагерь. Фамилии, клички в подполье, связи. Посмотрите: это схемы и списки — система их связи. Часть системы, то, что мы знаем. Но они уже все поменяли. Они это делают мгновенно, сразу же после арестов. Но есть у нас кое-что и свеженькое...
— Так... Понятно. Сколько ваших агентов в подполье?
— Пока трое, как и было. Вы же знаете. С вами было четверо, Вальтер.
— Хорошо.
Хорст молчал по поводу неудачи операции «Ликвидация». Молчал и берлинец. Он понимал, что Хорсту уже обо всем доложил командир карательного батальона, и не считал нужным докладывать об этом сам. Тем более, что этот болезненно самолюбивый толстяк наверняка втайне торжествует, что он, берлинский эмиссар, не сумел подготовить и успешно провести операцию. Но Хартман был молодой, самонадеянный, и он не боялся ответственности, он был уверен в своих силах. Потому и взял непосредственное руководство на себя. Но так уж получилось, что, пожалуй, впервые за последний год у него сорвалось. Партизаны с незначительными потерями ушли от них. Он и сейчас думал о причинах. Как же ему, опытному разведчику, не удалось незаметно ускользнуть из отряда? Все дело, конечно, в этом сверхосторожном Топоркове. Даже если бы и бомба-сотка сработала и замела все следы — вроде как по неосторожности подорвались,— даже и после этого все равно не удалось бы незаметно скрыться, совсем не оставив следов. Хорошо еще, что вообще он, Хартман, смог вырваться оттуда...
— А кто это — «Королевич»? — Он одновременно со своими мыслями о сорванной операции внимательно читал документы, подложенные ему в папку, он уже давно привык так работать. Все эти дела были тесно и сложно связаны между собой, и, думая об операции и партизанах, просматривая и анализируя списки и описание проведенных в городе акций, читая донесения агентов, он ассоциативно нащупывал связь между лесом и городом, пытаясь уточнить, выделить, разгадать каналы, по которым быстро и точно проходит обмен информацией между лесом и городским подпольем. А такой обмен существует. Именно быстрый и точный. Потому что после бегства его из отряда, Шнабель, нагрянувший на явки еще с утра, до карательной операции, никого взять не успел. Там уже были предупреждены...
— А это, Вальтер, как я полагаю, их связной. Но... Только псевдоним и знаем. Больше пока ничего. Агенты сообщают, что в подполье «Королевича» не знает никто. Шнабель по моему приказу провел целое расследование по одному «Королевичу». Если бы удалось выйти на эту связь, то это многое бы облегчило в нашей работе. Судя по всему, «Королевич» — основной связной, регулярный. Потому и надежно засекреченный. Его, видимо, знают только руководители подполья и отряда. И вот пока Шнабелю ничего не удалось прояснить...
— А что он конкретно сделал?
— Допросил, проверил десятки людей. И облавы, конечно. Ну а допрашивать он умеет.
— Надо думать, штурмбанфюрер, а не только действовать. Думать надо!
— Конечно, конечно, Вальтер.
Хорсту казалась правильной выбранная им линия поведения с этим разведчиком из Берлина. Предупредительно-уважительный тон с едва заметными отеческими нотками — все-таки Хорст намного старше. При такой манере общения можно и хамства гостя снисходительно не заметить.
— Вот эти списки, штурмбанфюрер, должны быть подробными. Не только подозреваемых, но и всех остальных надо писать со всеми данными. Фамилия, имя, отчество, а у вас тут инициалы. Год и место рождения, адрес, национальность, чем заняты сейчас — все это есть. А вот вместо имени-отчества — инициалы, только начальные буквы. Это — не работа.
— Но ведь они все служат в полиции, мы их проверяли.
— Тем более. И прошу это сделать немедленно, расшифровать инициалы.
— Хорошо, Вальтер.
Через час Шнабель привез перепечатанные заново списки и, щелкнув каблуками, удалился.
— Так... Так... А вот вам и «Королевич».
— Кто?! — лицо Хорста вытянулось, стало овальным.
— Федотов Елисей Макарович. Родился в 1878 году в деревне Марковка, там и живет. Может, конечно, и не он. Работает в полиции возчиком. Очень удобно для связного. И пропуск есть, и на лошади — быстро. Вполне может быть этим самым «Королевичем».
— А почему вы...
— Потому что разведчик, да и контрразведчик, работающий на территории России, должен бы знать русскую литературу. У знаменитого их писателя Пушкина есть такой герой — королевич Елисей. А имя очень редкое. Во всех ваших списках всего один Елисей. У Пушкина это звучит так: «И жених сыскался ей, королевич Елисей». Так что жениха надо брать, раз уж сыскался. У русских подобное случается, особенно у образованных. Могут даже подпольную кличку дать по своим литературным ассоциациям. Тем более — старик, и — «Королевич». Вроде бы хорошо зашифровано, не разгадать. У разведчика-профессионала, разумеется, такого не бывает. Профессионалы рассчитывают на несколько ходов дальше... Может, конечно, и не он. Но проверить надо срочно. Взять его, этого Елисея, и, как полагается, всерьез допросить.
Немец оказался прав. Комиссар отряда до войны работал учителем в школе. И мирная эта профессия все время напоминала ему о школе, о литературе, которую он преподавал. Он любил Пушкина и, вспомнив королевича Елисея, предложил тогда для деда такую кличку. Это было ошибкой. Но разве мог он знать, что в гестапо вести расследование будет человек, который помнит строки из Пушкина наизусть...
18. СЕРАЯ ПАДЬ
Игнат стоял на посту вдвоем с другим разведчиком — охранял подступы к лагерю. В наряд ходили все: и подрывники, и разведчики, и конюхи, в общем, все, кроме старших командиров.
Наползали сумерки, в лесу затаилась звонкая морозная тишина. Разведчики стояли сбоку от тропы, прислонившись к толстой сосне. Воротники полушубков были подняты, но это не мешало вслушиваться в густеющую мглу леса.
Лагерь уже обустроился, на это ушло несколько дней. Рыть землянки было непросто, земля промерзла, и приходилось разогревать ее кострами. Это делали днем, строго соблюдая все предосторожности: клали сухие дрова, хворост, чтобы не было дыма, внимательно слушали лесную тишину — нет ли звука самолета, не прилетит ли немецкая «рама», самолет-разведчик. Топорков со своей обычной аккуратностью организовал добротную маскировку и надежную охрану. Новая стоянка была по прямой не намного дальше от города, чем прежняя, однако добираться к ней было намного сложнее. Зимние лесные дороги петляли, крутились, пересекали овраги, замерзшие реки, густые труднопроходимые заросли, заметенные глубокими снегами холмы. А летом топкие болота вообще закрывали пути в Серую падь. И только тайные тропы, ведомые немногим, могли связать отряд с внешним миром в летнюю пору.
Ночь опутала хвойные лапы жгучей и мерзлой мглой. Настороженно замерцали острые звезды. И вот вдалеке внезапно завыл волк. К его одинокому голосу присоединились еще и еще голоса собратьев. И вой, многоголосый, тягучий, усиленный эхом пустынного зимнего леса, покатился по ночи, зажигая мглу тревогой и печалью.