Врач установил сотрясение мозга, которое случилось от удара головой во время посадки. Возле ее постели все время дежурила Оля Ольшина, и она первая заметила, когда летчица открыла глаза.
— Где я?
— В партизанском отряде.
— Сколько времени я здесь?
— Третий день.
Она помолчала, глядя на девочку-санитарку, обвела взглядом землянку медпункта.
— Как тебя зовут?
— Оля.
— А меня Наташа.
— Я знаю, Наталья Сергеевна.
Летчица слабо улыбнулась. Да и голос у нее был очень тихий, усталый, она говорила с трудом.
— Командир отряда все время справляется о вас. Он и сказал, как вас зовут, планшет ваш нашли и документы,— пояснила Оля.
Летчица закрыла глаза и молчала довольно долго. Потом снова почти шепотом произнесла:
— Голова очень болит и тошнит тоже...
— Это пройдет, не волнуйтесь, вы просто ушиблись. — Я не волнуюсь. А где машина и как меня нашли? Оля на миг замешкалась и стала объяснять:
— Нашел вас один разведчик, который возвращался с задания, он заметил в лесу самолет и принес вас в отряд.
— Как принес? Сам? А далеко?
— Сам. Я слышала, что километра три...
— На руках?
— На руках...
— Вот это кавалер,— улыбнулась летчица.
Оля промолчала, вдруг внезапно для нее самой горячая волна захлестнула ее лицо, она густо покраснела и, буркнув: «Извините!», выбежала из землянки...
С появлением девушки-летчицы Наташи Игнат почувствовал какую-то тревогу. Сначала за ее жизнь, потом за ее присутствие в отряде, которое будет недолгим, потому что она летчица. Он не мог объяснить себе это волнение, но чувствовал перемену, которая произошла в нем, в его душе. Это началось еще там, у самолета...
Когда он вынул ее из кабины и понес мимо стаи, он знал, чувствовал и даже чуть видел боковым зрением, что звери неотрывно смотрят, уставясь голодными глазами на его ношу. Нет, волки не охотятся на людей. Но они видели, что он несет добычу, именно так они понимали его действия. Но это была его добыча, и они тоже знали это. И только Седой, старый и мудрый вожак стаи, он один, пожалуй, догадывался, что это не добыча, а что-то другое, но тоже нужное этому сильному волку-человеку.
Игнат знал, что они не нападут, не могут напасть, потому что он заявил им о себе, утвердил себя в их присутствии, и они теперь уже знают его запах.
Когда он проходил мимо волков, он все-таки напрягся, готовый схватиться даже со стаей. И в этот момент вдруг понял, что ему несравненно дороже собственной его жизни это неподвижное тело, эта девушка, волею судьбы и волка-вожака Седого вошедшая в его жизнь. Это было совсем другое чувство, чем то, которое он испытывал прежде к Оле Ольшиной, о ней он просто забыл. Эта летчица, спасаемая им, в миг вытеснила из его сердца и памяти все, что было до нее. Так уж устроена человеческая жизнь, что однажды завладеет человеком волнение, внутренний огонь любви и привязанности, и ведет его по жизни и заслоняет от него всех остальных женщин, другую красоту и нежность, которой он уже не видит, не может увидеть.
Он нес ее на руках, держа перед собой, возле груди, потому что взвалить на спину ее было нельзя. В таком положении она не дожила бы до лагеря. И он шел, обливаясь соленым потом, несмотря на свои могучие руки. Потому что путь был неблизким.
Вечером на третий день, когда она очнулась, он навестил ее в медпункте и долго сидел при свете коптилки, любуясь ее лицом, длинными светлыми волосами, маленьким, по-детски курносым носом, пухлыми от болезни, но все равно красивыми губами.
— Так вот ты какой...
Он промолчал, чуть наклонив голову.
— Ну кто же ты, как тебя зовут? — Она говорила уже не так трудно, ей стало легче.
— Игнат. Сержант Углов я, разведчик.
— Слышала, что разведчик. А как ты нашел меня?
— Ну... Если сказать точно... Тебя не я нашел, а Седой... Волки нашли твой самолет.
— Как это — волки?
— В общем... Это долго объяснять. А сейчас тебе нельзя волноваться и разговаривать. Я потом все расскажу...
Она помолчала, раздумывая над его ответом, потом все-таки решила, что про волков — это какая-то шутка, непонятная ей из-за ее болезни.
— А я — Наташа. Игнат молча улыбнулся.
Наконец она спросила то, что хотела спросить прежде всего:
— А самолет как? — Она боялась услышать ответ. — Цел?
— Цел, не волнуйся. Совсем целый, сидит себе в сугробах.
— Это хорошо... — негромко сказала она и закрыла глаза — устала.
— Ну, я пойду...
— Нет, посиди еще... Пожалуйста.
И она взяла его руку своей горячей ладонью в слегка пожала тонкими, немного дрожащими пальцами.
20. ТРИ НОЧНЫХ КОСТРА
Хартман уезжал. Он больше не имел возможности здесь оставаться, да и все, что мог, уже сделал в этом городе. Он знал, что и как можно свалить на Хорста, а еще больше — на Шнабеля, тот не сможет написать объяснение, он мертв.
А старый и хитрый Хорст все-таки надеялся как-то заинтересовать берлинца, хотя бы напоследок найти какой-то ход, может быть. И уж во всяком случае, не раздражать. Он уже выяснил через приятелей в столице Рейха, что этот «Удав» имеет очень хорошую репутацию в главном управлении имперской безопасности, пользуется влиянием и поддержкой. Он понимал, что гость, уехав, свалит все неудачи на него, сумеет это грамотно мотивировать и сейчас надо было хоть как-то смягчить промахи и провалы в работе, дать понять этому влиятельному юнцу, что он, Хорст, еще может ему пригодиться.
Он подкатил к гостинице за час до отъезда берлинского эмиссара, чтобы проводить его. Это был их последний разговор.
— Я очень благодарен вам за помощь, Вальтер. Тот молча кивнул и продолжал пить свой кофе. Хорст тоже слегка отхлебнул поданное ему здесь
впервые угощение в виде маленькой чашечки кофе.
— Если бы не ваш опыт, нам было бы нелегко раскрыть и явки, и этого «Королевича»,— Хорст откровенно льстил,— правда, не удалось его взять живым...
И тут ХарТМан не сдержался. Накопившееся раздражение на этих упорных партизан и подпольщиков, на-свои собственные просчеты, на ленивых и бездарных местных гестаповцев — все это вдруг прорвалось наружу в резком раздраженном тоне:
— Этот идиот, ваш Шнабель, не сумел одного-единст-венного старика арестовать! Это позор! Беспомощность! Бездарность! Нежелание работать!
Хорст никак не ожидал такого выпада, тона, но, повинуясь опыту, привычке, заметил спокойно:
— Но Шнабель отдал жизнь за фюрера!
— Да кому нужна его жизнь! И отдал он ее не за фюрера, а из-за своей глупости и бездарности. Фюреру нужны не трупы, а солдаты. И солдаты толковые, особенно если это офицеры гестапо!
Первая вспышка ярости прошла, пар был выпущен, и Хартман стал немного успокаиваться. Он даже почувствовал какую-то неловкость, что накричал на старшего по чину.
— В общем, штурмбанфюрер, продолжайте действовать, дело уже сдвинулось с места, я доложу, что вы уже наводите здесь порядок.
— Благодарю вас, Вальтер!
— А за то, в чем был виноват ваш заместитель, он уже сам и поплатился.
— Это так, вы правы, Вальтер. Оба помолчали, прихлебывая кофе.
— Если найдете время, Вальтер, навестите в Берлине мой дом. Сейчас там за старшего мой брат, мы с ним владеем большим мыловаренным заводом. Брат будет очень рад, да и жена моя... Вот карточка с адресом.
— Данке.
Самолет с Хартманом на борту, направляясь к Берлину, летел над мерзлыми и заснеженными лесами и полями России, а в это же самое время в партизанском отряде тоже ждали прилет транспортного самолета.
И Игнат тоже готовился к дороге. Он уже давно собрал свой нехитрый багаж, уложил в вещмешок. Почистил и взял оружие: автомат, пистолет, два ножа и гранаты. Ребята посмеялись: мол, не в разведку отправляешься, но он ответил, что уже привык так, всегда при полном оружии, как в разведке.
Самолет должен был прилететь за Наташей. И когда Игнат загрустил, да и она, зная о близком своем отлете, тоже затосковала, внезапно пришла шифровка, вызывающая Игната. Ему было приказано лететь на том же самолете. Командование уже хорошо знало о его необычных способностях, и он отзывался из отряда на фронт, в распоряжение армейской разведки, в штаб армии.