Затем — голос, грубый, но тихий, с ирландским акцентом, прямо над ним.
— Просто зашли проведать тебя, малыш.
— Вы… вы… вы разбудите моих папу и маму, — пробормотал он заикаясь, внезапно обнаружив в себе силы заговорить и открыть глаза. Но единственное, что увидел, — все тот же яркий, слепящий свет.
— А где мы можем их найти?
Прищурившись, он указал на стену.
— Там, в той комнате. — Он приложил палец к губам. — Они спят. Тише. Вы разбудите их и сестру тоже. — Быть может, теперь, когда он сказал им, они уйдут.
Бивший в глаза луч фонарика переместился в сторону. Все еще ослепленный, какое-то время он видел перед собой лишь яркие красные пятна. Потом услышал звук шагов — чужие люди удалялись на цыпочках. Скрипнула половица. Закрылась дверь.
Может быть, ушли? В доме часто бывали гости, могли прийти даже ночью. Пьяные, курящие, кричащие, смеющиеся, спорящие. Они часто ругались, иногда даже дрались. Когда дрались, отец выставлял их за дверь. Он был крупный мужчина. Никто не смел перечить его отцу.
Мальчик натянул одеяло на голову, чтобы они не увидели его, если вернутся.
Через несколько секунд он услышал, как проревел что-то отец. Потом до него донесся звук удара, еще один. Пронзительный вопль матери. Ужасный, ужасный вопль.
— Оставьте, оставьте, оставьте его! — закричала она. — Пожалуйста, не надо! Прошу вас. Не забирайте его!
Потом он услышал, как один из незнакомцев громко сказал:
— Одевайся!
И дрожащий голос матери:
— Куда вы его забираете? Пожалуйста, скажите мне. Куда вы его забираете?
Прошла минута. Оцепеневший, весь дрожа, мальчик затаился под одеялом.
Снова закричала мать:
— Нет! Вы не можете! Не можете его забрать! Я вам не позволю!
Затем — пять громких глухих звуков, словно где-то рядом что-то несколько раз с силой ударилось о дверь.
— Ма! Па! — закричал он, задрожав всем телом от страха за родителей.
Теперь шаги звучали уже гораздо громче, будто тем, что спускались по лестнице, было уже все равно — услышат их или нет. Со щелчком открылась входная дверь, взревел мотор, заскрежетали шины. И никакого звука закрывающейся двери. Лишь эхом отдававшиеся в его голове ужасные крики матери.
Потом наступила тишина.
Но такая, что стучала в ушах, словно молот.
4
Он лежал, прислушиваясь, под одеялом. Тишина. Лишь оглушительный грохот в ушах и шум его собственного учащенного дыхания. Быть может, это был всего лишь кошмарный сон? Его трясло с ног до головы.
Спустя какое-то время он выбрался в полной темноте из постели и, как и был, в одной пижаме, засеменил по холодному скрипучему дощатому полу к двери, с трудом нащупал ручку и, споткнувшись о порог, выбрался на лестничную площадку. Тянуло ледяным сквозняком, словно входную дверь действительно оставили открытой. В воздухе стоял едва уловимый запах автомобильных выхлопных газов.
Ощутил он и другие, незнакомые запахи. Затхлый запах масла, еще один, более приятный и интенсивный, смутно напоминавший тот, что был знаком ему по фейерверкам, случавшимся в праздничный день 4 июля. И еще один, с привкусом металла.
Пошарив по стене, он нащупал выключатель и включил свет. И на мгновение пожалел об этом. Уж лучше бы мрак окружал его вечно. Тогда бы он этого не увидел.
Лежавшая лицом вверх на полу у кровати, мать выглядела просто ужасно. Из плеча ее сочилась кровь, по ночной рубашке расползлось огромное багровое пятно. Повсюду — на стенах, простынях, наволочках, потолке — кровь. Темные волосы матери тоже все были в крови, голова разворочена, открывая что-то влажное, шишковатое, бурого и серого цвета. Она подергивалась и тряслась.
Потом, словно кто-то дотянулся и опустил рубильник, замерла.
Он бросился к ней крича:
— Мама! Мама! Она не ответила.
— Мама, проснись! — Он потряс ее за плечо. — Мама, где папа? Мама!
Она даже не пошевелилась.
Он упал на колени, приник к ней и принялся целовать.
— Мама, проснись, мама! — Он тряс ее что есть силы. — Проснись, мама! Где папа? Где мой папа?
Никакой реакции.
— Мама! — Он уже кричал, придя в замешательство. — Мама! Мама! — Его руки и лицо испачкались в чем-то липком. — Мама, проснись, мама, проснись!..
— Что происходит, Гэвин? Что происходит? — послышался голос сестры.
Он отпрянул, отступил на шаг назад, потом, пошатываясь, еще на пару шагов. По-прежнему пятясь, вышел за дверь. И наткнулся на сестру Эйлин, которая была на три года его старше, — в одной ночной рубашке, она жевала свою косичку, как делала всегда, когда ей было страшно.