Два режиссера, распутного вида телеведущая, бородатый голодный поэт-песенник, известный юморист — гражданин Израиля, Эстонии и России — облепили министра культуры, уже принявшего привычную позу мудрого вещателя мудрых мыслей. Не меньшей популярностью пользовался московский вице-мэр. Хозяин же вечеринки, вице-премьер Правительства России Анатолий Чекалин скользил, как скутер, умело избегая соприкосновения с гостями. Его скольжение прервалось около Резникова.
— Видел, видел вас по телевизору, — произнес он, лениво, с демонстративным равнодушием побалтывая в стакане вино, хотя пристрастие его к горячительным напиткам было общеизвестно. — Хорошо говорили.
— Я говорил так, как велит совесть.
— Да, — рассеянно кивнул вице-премьер…
— В моей новой книге, которую я заканчиваю… — начал было Резников, но на лице вице-премьера проступила такая неприкрытая скука, что писатель оборвал фразу на полуслове.
Похоже, вице-премьер не относился к числу почитателей таланта Резникова.
Правда, бывали минуты, когда и сам Резников не уважал свой талант, а порой подумывал, что и таланта-то никакого нет, есть просто способность более-менее связно излагать свои мысли, да и то получается нудновато. Но подобные идеи посещали его вечером, вместе с ноющими болями в сердце и изжогой. А утром он поднимал кипу критических статей по поводу своих книг, хвалебных од и эссе о его творчестве, и в очередной раз убеждался, что излишне требователен к себе — тоже скорее всего от таланта да врожденной скромности.
В Союзе писателей СССР Резников возник в нужное время — после того, как прошли все знаменитые травли и были подписаны все письма, бичующие будущих классиков и кандидатов на роль гласа народной совести. А доносы на своих коллег по цеху, призывы осудить, растоптать, разбавленные просьбами о расширении жилплощади и внеочередной продаже «Жигулей» были уничтожены. В памятном девяносто первом демократические прогрессивные писатели взяли штурмом оплот «министерства литературы» и с подозрительной поспешностью сожгли бумаги из сейфа первого секретаря правления СП. Так что в новые времена Резников вошел чистым и непорочным, аки младенец. А перед собратьями по перу он получил преимущество — ему не нужно было каяться за неправильные книги, за позорное голосование, когда писатели клеймили будущего лауреата Нобелевской премии. Ему не нужно было слезливо причитать, что он был заморочен правящей идеологией и даже верил в подлые коммунистические идеи. Он накатал повесть о геноциде татарского народа в тридцатые-сороковые годы. Повесть перепечатала добрая половина толстых журналов. Она вызвала бурный поток откликов, преимущественно такого типа: «Смотрите, какими подлецами, негодяями и сволочами мы были» и «Покаемся за все». Потом появились очередные его обличения кого-то и чего-то там, затем Резников понял, что выдыхается, не может на равных выступать в гонке обличительных опусов — а с каждым месяцем в нее включалось все больше и больше народу. Там уже маячили фигуры старых литературных «генералов», спешно каявшихся в своих творениях вроде «О партии милой, родной и любимой». К тому же народ обнаглел до такой степени, что все больше предпочитал легкомысленные, пустые и Гглупые детективы и фантастику. А на толстых журналах, тиражи которых падали и падали, — не протянешь. Премию Букера — тоже не получишь. Какой выход для большого художника в такой пиковой ситуации? Один — политика.
И тут ему повезло. Его назначили председателем президентского Комитета по помилованиям. Там он развил потрясающую активность, как ангел небесный раздавая милосердие убийцам детей, насильникам и разбойникам с большой дороги. И снова его имя замелькало в газетах, а его лицо на телеэкранах. Правда, всепрощенческое милосердие немножко изменило ему, когда в девяносто третьем танки палили по «Белому дому», где собрался осажденный парламент. Тогда сдуру, испуганно тараща глаза в телекамеру, он прокричал что-то вроде «патронов не жалеть». А потом долго объяснял, что его неправильно поняли, и в его выступлении было больше иносказательности, чем конкретных пожеланий. Милосердие оказалось вещью не только почетной, но и выгодной. Гораздо выгоднее, чем вся эта писанина для толстых журналов.