— Несомненно, — соглашался Резников, удивляясь, насколько бойко вещает гость в стиле самого председателя Комитета по помилованиям. Добрым жестом надо бы начать новую кампанию по проявлению милосердия… Ну, с того же Брызова. Показать, что еще есть милосердие в обществе. Даже к таким заблудшим душам. Возможно…
— Я, кстати, поклонник вашего таланта.
Правда? — приободрился Резников.
— Да. Ваша книга об угнетении монголов… Сильно сделано!
— Татар, а не монголов.
— Ах, оговорился.
Впрочем, Резникову и так было ясно, что книгу об угнетении татар бородач не читал.
— Говорят, вы заканчиваете свое новое произведение. Я знаком с влиятельными западными издателями, которые всегда готовы напечатать ваши книги.
— Не они первые, — снисходительно кивнул Резников, внутренне подбираясь, как голодный пес, проходящий мимо ресторанной кухни. — Хотя, если предложения интересные, я готов обсудить.
— Восемь тысяч долларов задаток. Переведут на указанный вами счет. — А издательский договор? Условия?
— Договор потом. Подумайте. И насчет доброго жеста по отношению Брызову подумайте.
— Подумаю.
Все понятно. Что ж, не в первый раз. Спровадив посетителя, Резников открыл толстую папку с материалами, назначенными на рассмотрение в конце недели.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Утром Резников собирался на заседание комитета.
— Папка на работу идет, — Светочка, восемнадцатилетняя дочь писателя, расправила на его груди знаменитый свитер.
— Дела государственные… — улыбнулся он.
— Папка у нас умный, — Светочка поцеловала его в щеку.
— Если после института задержишься — позвони. Мать вон волнуется постоянно, если тебя долго нет.
— Обязательно, — Света поцеловала отца в другую щеку, он взял кожаную папку и отправился к лифту.
Поворачивая ключ зажигания, подумал, какая же все суета и тлен. Главное — семья. Света. Надо отправить ее учиться куда-нибудь в Англию. В этой проклятой стране жить стало опасно. Только еще бы деньжат немного подзаработать. Вон у вице-премьера Чекалина и жена, и дети давно в Англии и в Штатах. Правда, у него возможности иные.
Комиссия заседала в здании на Старой площади. В этом кабинете некогда хозяйствовал завотделом по связям с братскими коммунистическими движениями. Волна преобразований вымела его отсюда и швырнула в кресло министра по делам труда.
Члены комитета — недисциплинированная публика, которую обычно трудно было держать в каких-то рамках, на заседания являлись четко и вовремя. Видимо, причина крылась не только в желании поучаствовать в государственных делах и повершить судьбами…
Десять человек собрались в комнате отдыха. По установленной привычке начиналось все с небольшого чаевничанья. Когда отыскивался повод, то могли и смазать немного выпивкой. Поговорят, обсудят дела на политическом и литературном фронте (семеро из десяти имели отношение к печатному слову), а потом перейдут в зал заседаний. И там займутся работой.
Перед заседанием Резникову предстояло переговорить с несколькими людьми. Первым он отвел в сторону попа-правозащитника, отлученного от церкви за кражи. Одно время его еще привлекали по интересной статье — за мужеложство, и после этого он преисполнился ненависти к любому государству вообще. Внешне он весьма походил на Вельзевула — с острой бороденкой и злыми колючими глазами.
Поп-расстрига понимал все с полуслова. Пригладив бороду, он кивнул:
— Что ж, угодное Богу дело.
Примерно такой же разговор состоялся у Резникова с известной поэтессой, отличавшейся необузданным и истеричным нравом. Выступая на одном из митингов в «защиту демократии», она в экстазе так рванула на себе блузку, что худые груди на забаву публике вывалились из выреза. Слова о доброй воле в связи со вступлением в Европейский совет сразу же вогнали ее в такое состояние, что она была готова проголосовать хоть за союз с самим чертом.
Со скульптором было еще проще. Как-то раз по пьяни он откровенно заявил Резникову: «Одно дело делаем. Помогать друг другу надо. Я хапну, ты мне поможешь решение протащить; Ты хапнещь — я тебе помогу». И действительно помогал.
С адвокатом и с писателем, отсидевшим двадцать пять лет в ГУЛАГе, было проще. Они еще ни разу не проголосовали против прошения о помиловании.
Резников посчитал голоса, кажется, дело почти сделано. Началось заседание комитета.
— Сегодня на повестке дня двести восемьдесят девять прошений о помиловании, — начал он.