Сначала их брак скрепил по закону председатель муниципального совета в присутствии полковника Кубильоса. Затем брак был освящен церковью в лице отца Перния. В тот момент, когда священник объявил, что они соединены навеки, старый орган захрипел свадебный марш. Марш то и дело прерывался самым плачевным образом, так как сеньорите Беренисе уже давно не приходилось играть его. Заплакала от волнения Мартика, заплакала донья Кармелита, и еще заплакали женщины в толпе, вспомнив в этот торжественный миг о своих покойниках.
В доме невесты уже был накрыт длинный стол, который священник принес из ризницы; он был застелен большой скатертью, состоявшей из пяти обыкновенных скатертей: Кармен-Роса сметала их вместе. На столе красовались стаканы, кувшин с водой, бутылки рома и огромный горшок с мистелой, из которого торчала разливная ложка.
Кармен-Роса украсила свою галерею. От столба к столбу она протянула ленты из шелковой бумаги самых ярких расцветок. Звезды и красные розы из той же бумаги, вырезанные ножницами и приклеенные клейстером, усеивали стены. С перил, на которых стояли папоротники, свисали зеленые и черные рюши с бахромой. Всем чрезвычайно понравилось это убранство, кроме сеньора Картайи, который, как обычно, проворчал:
— Девочка, ты испортила патио этими подвесками!
Праздник длился до самой ночи. У стены галереи на грубо сколоченных стульях с высокими ножками и узкими сиденьями многоцветным цоколем расположились пестро разодетые девушки — подруги Марты и Кармен-Росы, ученицы сеньориты Беренисе и дочери девы Марии. Они шушукались и смеялись громче обычного, разгоряченные мистелой. Мужчины толпились вокруг стола, подливали в свои стаканы ром и отпускали шуточки по поводу воротничка, угнетавшего Панчито. Полковник Кубильос, слегка под хмельком и против обыкновения весело настроенный, восклицал под тамариндом:
— Какую хорошенькую невесту подцепил этот проклятый парень!
Эпифанио в глубине галереи настраивал арфу, поджидая Перикоте с гитарой и лучшего парапарского музыканта, игравшего на мараках, которого Себастьян привез с собой. Наконец Перикоте и музыкант отошли от стола, где их задержал ром, и ритмичная музыка «сумба-кесумба» наполнила патио, запуталась в продолговатых листьях тамаринда, шевельнула вспухшие тычинки кайен и полетела над ночными льяносами.
Никто не видел, как исчезли Панчито и Марта. Но, заметив их отсутствие, одна за другой стали прощаться и гостьи. У доньи Кармелиты, уставшей за день, от суеты и волнений разболелась голова, и, глубоко вздыхая, она удалилась в свою комнату. Последними ушли мужчины. Правительственный наместник, опьянев, помрачнел и перестал разговаривать; его монгольские глаза недобро поблескивали. Перикоте и музыкант решили побродить по улицам и сыграть серенаду. Кармен-Роса и Себастьян вдруг остались на галерее одни среди опавших бумажных цветов и устало мерцавших ламп.
Он взял ее за руку, и они пошли, как всегда, к стволу котопери. Но на этот раз была ночь, беззвездная ночь, и очертания полуразрушенного соседнего дома расплывались во мраке. Себастьян обнял ее за талию и отыскал ее рот. Это был поцелуй, не походивший на все предыдущие, несравнимо более долгий, напряженный и глубокий. Кармен-Роса почувствовала, как по жилам ее побежало маленькое пламя — быстрее, чем густая покалывающая жидкость мистелы, и от бедер поднялась сладостная горячая волна. Такого с ней еще никогда не бывало.
Черная прядь Себастьяна смешалась с ее волосами. В широкой груди Себастьяна часто и гулко колотилось сердце, и она слышала эти удары, словно это бился ее собственный пульс. Рука Себастьяна медленно оторвалась от ее талии, мгновение задержалась на плече и, опустившись в вырез лифа, неподвижно легла, горячая и трепещущая, на ее грудь. Это было все равно что остаться голой посреди открытого поля. Чарующая смесь страха, стыда и блаженства затуманила ее взгляд.