Скрежет ржавого засова заглушил вопли Перикоте:
— Враки! Все враки! Я ничего не говорил!
Новость в несколько минут облетела городок, не понадобилось даже вмешательства Эрмелинды. Позднее стало известно, что Перикоте отправят в Паленке на строительство автострады. Во всех домах женщины шептали: «Бедняжка!», а мужчины молча кусали ногти. Только отец Перния осмелился посетить Кубильоса.
— Я догадываюсь, по какому делу вы пришли, преподобный отец, — уверенно заявил полковник, не дав тому и рта раскрыть. — И советую вам уйти. У меня имеются доказательства, что этот человек злоумышлял против правительства, и вы скомпрометируете себя как священник и как гражданин, если станете защищать его.
Он повернулся спиной к отцу Перния, не желая слушать никаких возражений.
Но сеньора Картайю ему все же пришлось выслушать. Старый масон, ковыляя, проник через задний ход и появился в управлении, когда Кубильос меньше всего его ожидал.
— Полковник Кубильос, — не здороваясь, начал сеньор Картайя, который учел опыт безуспешных хлопот священника, — я пришел поговорить с вами о Перикоте.
— Это бесполезно, — ответил Кубильос отрывисто. — Обвинение очень серьезно. У нас есть доказательства, что он дурно отзывался о генерале Гомесе, а также совершил ряд других, еще более тяжких проступков.
— Но ведь вы очень хорошо знаете, что это ложь, — невозмутимо возразил Картайя.
— Как вы смеете обвинять меня во лжи? Да вы знаете, что вам грозит? Или, может быть, вы сообщник арестованного? — угрожающе зарычал Кубильос, стукнув кулаком по столу, отчего поднялись тучи пыли и подпрыгнули бумаги.
Однако Картайя продолжал тихо и бесстрастно:
— Мне семьдесят пять лет, я могу умереть в любой момент. И даже лучше было бы, если б я умер сейчас. Мы оба знаем, что этот бедный парень, Перикоте, не занимается политикой и никогда не связывался с правительством.
— Немедленно очистите помещение! — закричал фиолетовый от ярости Кубильос. — Я не отправлю вас в Паленке вместе с этим бродягой только потому, что вы, чего доброго, скончаетесь по дороге от старости!
Ничем нельзя было помочь Перикоте. В полумгле сухого утра, тишину которого оглашали криками стаи шумных степных птиц, летевших на юг, посадили Перикоте в грузовик, который направлялся в Паленке. Машина шла из Маракая с партией заключенных и остановилась у дверей управления, чтобы забрать еще одного, последнего арестованного. Растрепанного, бледного и голодного Перикоте вытащили из темной камеры. Он больше не кричал — протестовать было бесполезно, — а лишь потерянно озирался. Хуан де-Дьос и другой полицейский подняли его, как тюк, и сунули в кузов грузовика.
— Прощай, Хуан де-Дьос, — только и сказал Перикоте. — Ты еще вспомнишь обо мне в свой смертный час.
В кузове его встретил хохот четырех солдат и ропот пятнадцати заключенных. На другой стороне улицы, вцепившись в деревянные переплеты изуродованного окна, Петра Сокорро, которая уже не была шлюхой из Эль-Сомбреро, а была женой Перикоте, душераздирающе вскрикивала, как побитое животное.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Вода пришла и ушла
28
Внезапно полились дожди. Сначала голубое небо стало серым, за серой пеленой спряталось беспощадное солнце льяносов, на улицах ветер спиралью закрутил пыль и сухие листья. Потом на Ортис, на Парапару, на Эль-Сомбреро, на голую саванну, на одиночество и стоны обрушился дождь. Дождь то усиливался, то затихал, но не переставал ни на минуту. Он то моросил, невесомый, как звездная пыль, как капельки пара, медленно смачивая крыши, пропитывая влагой землю, придавая блеск драгоценных камней глянцевитым листьям котопери; то падал вниз огромными каплями, которые, шлепаясь на землю, словно плевки, щелкали, как кнут, по оцинкованным крышам и рассыпались в пыли, подобно водяным монетам. И в том и в другом случае дождь неизменно переходил в унылый ровный ливень, стоявший перед глазами, как тусклая серебряная стена, как вздыбившаяся лужа, как стеклянный утес. Ливень превращал утро в вечер, вечер в ночь, ночь в темное дно реки.
Кармен-Роса, пленница кирпичной галереи, неподвижно смотрела, как небеса низвергают на землю потоки воды. Растения патио, радостно встретившие первые дожди, страдали теперь от опустошительной ярости нескончаемых ливней. Печально согнулись кайены, опали белые лепестки жасмина, утонули в грязи капачо. Улетели в поисках голубого неба скворцы и турпиалы. В лужах появились безобразные жабы. Сырость желтыми языками лизала галерею, она забиралась под мебель и проникала в сени, откуда ползли в дом такие же желтые языки, тянущиеся с затопленной улицы.