Неумолимый дождь лился над Пайей, воды неба соединились с речными водами, размывая берега реки и убыстряя ее течение. Из тщедушного и спокойного ручья Пайя превратилась в ревущий поток жидкой грязи, который тащил в своей буйной рыжей гриве зеленые лодки, сломанные деревья, труп быка.
Дождь яростно лил на полуразрушенные дома, на дырявые крыши, на одиноко торчавшие стены, на притолоки без дверей, на заброшенные могилы старого кладбища. Размытая дождями, размокшая стена вдруг начинала качаться и обваливалась под напором ветра. На затопленный фундамент рухнул второй этаж старинного необитаемого дома, который стоял на главной улице. Держалась лишь дряхлая деревянная лестница, которая уже никуда не вела.
В одну из дождливых ночей, внимая первобытному зову воды, угасла душа дона Касимиро Вильена, отца Кармен-Росы. Он умер тихо, во сне, и домашние узнали об этом только на рассвете, когда донья Кармелита вошла к нему с чашкой кофе, который приносила каждое утро. Его сердце остановилось, когда вспыхивали молнии и гремел гром, но, уйдя в царство смерти, он сохранял на лице спокойствие и безмятежность спящего человека и в то же время отрешенность и безразличие помешанного.
Для доньи Кармелиты это было крушением. Ведь она считала дона Касимиро живым, хотя разум оставил его много лет назад. С той самой минуты, когда она нашла мужа мертвым, она смиренно оплакивала его и долгие часы, которые складывались в дни, сидела в плетеном кресле-качалке, машинально перебирая пальцами зерна четок и машинально повторяя латинские слова, смысла которых не понимала: «Agnus Dei qui tollis peccata mundi, parce nobus Dómine…»[7]
Они были в доме одни: две женщины, шум дождя и труп дона Касимиро. С непокрытой головой Кармен-Роса бросилась на улицу и, прорвавшись через завесу воды, насквозь промокшая, прибежала в дом священника. С волосами, прилипшими к лицу, оставляя на кирпичном полу сеней грязные лужи, она ворвалась, задыхаясь, словно только что переплыла полноводную реку.
— Девочка, что с тобой? — крикнул отец Перния, вскочив со своего старого жесткого деревянного кресла.
— Папа на рассвете умер, — просто сказала Кармен-Роса.
И священнику пришлось выйти вместе с ней навстречу ливню. Они отправились к Паскуалю, плотнику, чтобы заказать гроб, а потом, шагая прямо по лужам, вернулись в дом Вильенов читать молитвы. Там уже был Олегарио. Он стоял, скрестив на груди руки, и глядел на труп. Этот человек, который лежал перед ним с выражением бесконечного покоя на лице, увел его когда-то из родной хижины, где он ел землю и где его кусали какие-то странные твари, поселил в своем доме и научил работать. Стоя у кровати умершего, насквозь промокший под ливнем, Олегарио вспоминал далекую историю своего детства. По его грубому, обожженному солнцем лицу стекали капли дождя и слез.
После полудня состоялись похороны. По-прежнему шел сильный дождь, как и вчера, как и раньше. И люди знали, что этот монотонный дождь будет лить долго, потому что все небо затянуло одной громадной аспидной тучей, без единого проблеска голубизны. Себастьяна не было в Ортисе, а на дороге не появлялось ни всадника, ни машины, да и кто согласится в такой потоп отправиться в Парапару с печальной вестью. Отцу Перния пришлось всецело взять на себя эту трудную задачу — предать тело земле, превратившейся в топкое болото, под небом, неистово низвергающим потоки воды.
Сначала даже некому было нести гроб. Известие о смерти дона Касимиро с опозданием преодолевало непогоду. Первым пришел Панчито с рыдающей Мартой; с обоих текла вода, и ноги их были в грязи выше щиколоток. Затем пришло несколько мужчин, что жили по соседству. Но ведь гроб кажется еще тяжелее, когда несешь его, ступая по вязкой земле под неумолимыми потоками дождя. Поэтому сам отец Перния вынужден был, подобрав сутану и заткнув ее за ремень штанов, прийти на помощь несущим гроб, когда начался подъем, ведущий к воротам кладбища.
Дона Касимиро торопливо зарыли в жидкую грязь, и все разошлись по домам, вымокшие до нитки, едва переставляя ноги, облепленные комьями глины, уже не ощущая на плечах дроби огромных капель, которые все падали и падали. Люди навсегда предали мутным водам топей, свинцовой тяжести туч, косому плачу дождя смутную тень, которая осталась от дона Касимиро Вильена.
29
Дождь шел дни, ночи, недели. Когда он прекращался, река медленно уходила в свое русло, оставляя на берегах цепочки луж. Вода застаивалась в оврагах, в ложбинах саванны, в загонах для скота. Новые ливни обрушивались на эти зрачки стоячей воды, испещряя их причудливыми следами, словно по ним пробежала, почти не касаясь поверхности, какая-то невидимая птица.