Чичиков увидел, что гораздо лучше вместо слов приниматься поднимать бричку. [“Чичиков ~ поднимать” вписано карандашом. ]
[“Погоди, я с тобою после расправлюсь”, сказал промокший насквозь Чичиков: “Поднимай [дурак] бричку. Что, дурачина, стоишь”. Сказавши это, он немедленно принялся, с своей стороны, сам поднимать ее. ] Селифан тоже ухватился за нее обоими руками, и хотя бричка уже была совершенно поставлена, но он пёр ее так крепко, что чуть не переворотил ее на другую сторону. Так что барин должен был умерить его усердие порядочным ударом [по руке] в ухо, примолвивши: “переломаешь, скотина!”[Вместо “Селифан тоже ~ скотина!”: Селифан с своей стороны уперся обеими руками так крепко, что чуть не [опрокинул] переворотил ее на другой бок. Это заставило Чичикова закричать: “Стой, стой! всё переломаешь, скотина!”
“Нет, барин, ничего не изломано. Бричка крепкая: чего ж бы ей изломаться. Она бричка [крепкая] хорошая, московская бричка. Ей не можно изломаться. Она в Москве делалась”…
“Вот ты у меня поговоришь”, говорил Чичиков, стиснув от досады зубы. ]
Положение героя нашего было[Вместо “было”: в самом деле] не завидно. На нем было всё мокро, в бричке было тоже мокро. И как на беду ничего нельзя было предпринять. Оставаться на одном месте было гадко; ехать тоже не было никакой возможности. [Далее было: Доставши из-под подушки небольшой коврик, который не помню кем-то был ему подарен, кажется, какой-то дамой, он разостлал его сверх подушки и [сел] [оставался] сидел несколько минут в нерешимости, слушая печальную музыку дождя. ] Одно только жалкое утешение ему оставалось: бранить [кучера] Селифана.
“Нарезался же, мерзавец!” говорил он, сжимаясь, как зяблик, которого проняло холодом. “Толком толковали тебе дорогу. Можно было, кажется, понять”…
“Да что ж, ваше благородие”, отвечал Селифан. [отвечал кучер. ] “Ведь я [кажись] хорошо ехал. [Далее было: Возьми, говорят, направо, ну я и взял направо. Я не поеду, куда не следует. ] Я уж разумею свое дело. Уж скоро будет шестой год, как я езжу с вашею милостью. Вы, вить, меня взяли на козлы о Покрова, я помню”.
“А что я тебе сказал в последний раз, когда ты напился пьян? А, позабыл!” произнес Чичиков.
“Нет, ваше благородие, как можно, чтобы я позабыл. Я уж дело свое знаю. Я знаю, что нехорошо быть пьяным. С хорошим человеком поговорил. В этом я совсем не отпираюсь; поговорил, потому что с хорошим человеком можно…”
“Вот я тебя как высеку хорошенько, так ты у меня будешь знать”, сказал Чичиков.
“Как милости вашей будет завгодно”, отвечал на всё согласный Селифан. “Коли высечь, то и высечь; я ничуть не прочь от того. Почему ж не посечь, коли за дело. На то воля господская. Оно нужно посечь, потому что мужик балуется. Порядок нужно наблюдать. Коли за дело, то и посеки. Почему ж не посечь…”
На такое рассуждение барин совершенно не нашелся, что отвечать. Но в это время, казалось, как будто судьба, наконец, над ним сжалилась. Издали послышался собачий лай, [Вместо “Но в это время ~ собачин лай”: Ему сделалось совершенно нестерпимым оставаться на одном месте, и он, наконец, дал повеление полупьяному Селифану ехать. К этому побудил его послышавшийся издали собачий лай. ] Он, точно, не обманулся: лай слышался, [лай сделался] наконец, явственнее, так что Селифан оборотился к нему с козел и сказал:
“Ваше благородие, а ваше благородие!”
“Что там?” сурово возразил Чичиков.
“Оно, верно, деревушка-то близко, потому…”
“Пошел, дурак. Я это и без тебя знаю”.
Русской возница имеет доброе чутье вместо глаз. От этого случается, что он, зажмуря глаза, качает иногда во весь дух и всегда куда-нибудь да приезжает. Селифан, не видя ни зги, направил лошадей так прямо на деревню, что остановился тогда только, когда бричка ударилась[Далее начато: дыш<лом>] оглоблями в забор и когда решительно уже некуда было ехать. Чичиков мог только заметить сквозь густое покрывало лившего дождя что-то, похожее на крышу. Он послал Селифана отыскивать ворот, что, без сомнения, продолжилось бы [очень] долго, если бы на Руси не было вместо швейцаров лихих собак, которые доложили о нем так звонко, что он поднес пальцы к ушам своим. К этому присоединился еще и серый конь, испустивший самое дикое и неистовое ржание. [а. которые доложили о нем таким звонким и оглушительным лаем, что он должен был, наконец, заткнуть себе пальцами уши. К этому присоединился еще и серый конь, который такое поднял ржание, как будто бы увидел целый табун лошадей; б. которые ~ ржание, как будто бы увидел целый табун самых близких своих приятелей[