рдец наших: [а. очаровал и дам и мужчин за одним разом. Дамы тут же обступили его блистающею, очаровательною оградою и нанесли с собою ужасное множество благоуханий. Одна веяла розами, другая вся насквозь пахнула весной и фиалками, от третьей несло резедой сильнейшим образом, так что Чичиков купался и плавал в жасминных и прочих морях. Казалось, в нарядах их ничего не было пощажено из того, что ведет к решительной погибели сердца наши. ] атлас и кисея самых неопределенно-бледных, модных цветов блистали сильно[a. выходили сильно] в свету, оттененные и озаренные вместе кусками сверкающих лент и цветами. Легкий головной убор из блонды держался на ушах, на подобие воздушных мотыльков. [а. Легкие чепчики сидели на ушах, как мотыльки. ] Талии были обтянуты, выгнуты и имели самые крепкие и приятные для глаз формы. Нужно заметить, что вообще все дамы и чиновницы города N были несколько полны, но шнуровались так искусно и имели такое приятное обращение, [имели такие приятные манеры] что толщины никак нельзя было приметить. Всё было у них придумано и обдумано необыкновенно осмотрительно: шея, плечи были открыты[шея, плечи, всё было открыто] именно настолько, насколько нужно, и никак не дальше. Каждая обнажила свое добро [именноъ до тех пор, пока чувствовала по собственному убеждению, что оно способно погубить человека; остальное всё было припрятано с самым обдуманным вкусом: ] а. по собственному убеждению оно может подействовать и ослепительно поразить всякого; остальное же всё было очень искусно припрятано и с большим вкусом; б. Надписано и зачеркнуто: [его поразить] [неотразимое могущество его поразить смертного]] или какой-нибудь легонький галстучек из ленты, или шарф легче пирожного, известного под именем поцелуя, эфирно обнимал и обвивал[обнимал или обвивал] шею, или выпущены были из-за плеч, из-под платья маленькие, зубчатые оградки, известные в туалетном языке под именем скромностей. Эти скромности скрывали напереди и назади то, что уже не было так заманчиво, а между тем заставляли предполагать, что было еще заманчивей. Длинные перчатки были надеты не вплоть до рукавов, но обдуманно оставляли обнаженные аппетитные части рук повыше локтя, которые у многих дышали завидною свежестью, а еще более полнотою, что во многих местах лопнули лайковые перчатки, побужденные подвинуться далее. [а. известные в туалетном языке и в русском переводе под именем скромностей, которые таким образом скрывали напереди и назади то, что уж не было так хорошо и заставляло между тем заманчиво предполагать, что там скрывалось еще лучшее, без сомнения еще лучшее. Длинные перчатки были надеты не вплоть до рукавов, но заманчиво оставляли возбуждающие взгляд куски рук повыше локтя, которые у иных дышали такою полнотою, что лопнули лайковые перчатки, вероятно побужденные подвинуться далее на руку. ] Словом, ничто не ушло от внимательного вкуса, которым тонко одарен прекрасный пол; всё было предусмотрено в совершенстве. [а. всё было передумано и обдумано в совершенстве. ] Чичиков, стоя перед ними, пытался, нельзя ли по какому-нибудь особенному выражению в глазах или в лице узнать, которая из них была сочинительница таинственного письма. Но никаким образом нельзя было узнать, ни по выражению в лице, ни по выражению в глазах, которая из них была сочинительница таинственного письма. В лице каждой почти из них он заметил такое неопределенно значительное, с таким чуть-чуть заметным лукавством, вскользь обнаруженное выражение, такое неуловимо тонкое… У! какое [плутовато-] тонкое! Уж пусть за это бог простит женщинам за все эти тон<кости?>, а нам никакими словами нельзя рассказать, какие отдаленные намеки и необъясненные выражения появляются и исчезают в их лицах. [а. а нам никакими словами и никаким образом нельзя рассказать, какие отдаленно-плутоватые намеки промелькивают иногда, какие необъяснимые выражения скользят, проходят и пропадают мгновенно в их лицах. ] А что уж такое делается в глазах, просто не приведи бог. Один уже блеск их то влажный, то бархатный, то острый, то мягкой, и у каждого, у! какое значение! Ничего не придумаешь сказать, только разве потом, после долгого и вместе с тем довольно глупого молчания произнесешь, наконец: “Да, очень галантерейная половина человеческого рода!”[На полях записано: ну, там такое бесконечное государство, которому просто [и конца] и границ нет. [Уже один блеск их столько имеет разных изменений, что не придумаешь слов для этого, одно разве только] уже для одного только <1 нрзб.> блеска их со всеми изменениями не придумаешь слов. Попробуй, в самом деле, пересчитай какой блеск этот блеск. Уже [просто не наберешь слов] [слов не найдешь, что] не наберешь слов для того, чтобы выразить один блеск их. Томные в неге и без неги и у каждого не приведи бог какое значение — нет, просто, станешь втупик. ] Сюда, кажется, вошло слово не весьма приличное и отчасти подмеченное на улице — в этом автор просит извинения у читателя: его положение бывает иногда так затруднительно, что нельзя обойтись без словца, несколько дерущего уши. Впрочем, если сказать правду, не все слова, произносимые на улице, должны быть поражены презрением; что ни говори, они сказаны[Вместо: “Сюда ~ сказаны”: а. Автор, кажется, употребил не весьма приличное слово и подмеченное на улице. Он просит в этом великодушного извинения у читателя. Конечно, он с своей стороны виноват, но нужно однако ж рассмотреть и его положение: бывают иногда такие затруднительные обстоятельства, что никак нельзя обойтись без словца, несколько дерущего уши. Притом, не все слова, произносимые на улице, достойны неуваженья. Как бы то ни было они сказаны] нашим православным народом, а наш православный народ скажет спроста подчас и очень[спроста иногда очень] определительное слово. В том же, что автор употребил его, виноваты, если вывести на чистую воду, сами читатели, и особенно читатели высшего общества. От них первых не услышишь ни одного порядочного русского слова, а французскими, немецкими и аглицкими они, пожалуй, наделят в таком количестве, что и не захочешь, и притом с сохранением[и все так, как следует, с сохранением] всех возможных произношений: по-французски — в нос и картавя, по-аглицки произнесет как следует птицей, и даже рожу сделает птичью, и даже посмеется над тем, кто не сумеет сделать птичьей рожи и пропустить, как нужно сквозь зубы. А вот только русским ничем не наделят, разве [только] из патриотизма выстроят для себя на даче избу в русском вкусе. [Вот какого рода бывают читатели высшего общества. ] А между тем какая требовательность: хотят непременно, чтобы всё было написано языком самым строгим, очищенным и благородным, словом, хотят, чтобы русской язык сам собою опустился вдруг с облаков, обработанный как следует, и сел бы им прямо на язык, а им бы только разинуть рот да выставить его. Конечно, мудрена женская половина человеческого рода, но почтенные читатели, надобно признаться, еще мудреней.