Далее Чичиков писал о том, что он якобы нарочно прибыл в Собольск для одной только цели: повидать Андрея Ивановича, дабы вымолить у того прощение, потому как ему не жить уж далее с тем позором, в коем он совершенно неповинен и для искупления коего в глазах дорогого своего друга предпринял он столькие усилия. В заключение письма он просил о встрече, обещая приехать до Тентетникова по первой же от него весточке, передавая к тому же поклон Ульяне Александровне и прося Андрея Ивановича рассказать ей о его, Чичикова, невиновности.
Завтракать пришлось ему в одиночестве, по той причине, что Пётр Ардалионович отбыл в Присутствие спозаранку, а хозяйка дома ещё не выходила. И едва успел Павел Иванович расправиться со шкворчавшей и пузырившейся салом яичницею, как Петрушка уж воротился восвояси. Призвавши его Чичиков осведомился, чего тот так скоро вернулся, на что Петрушка отвечал, что идти тут недалече, всего—то через две улицы, а на вопрос — не велели ли чего передать на словах, Петрушка отвечал, что нет, ничего не велели, а только лишь рассмеялись, глядя на конверт.
— Так—таки и рассмеялись? — спросил Чичиков, чувствуя, как всколыхнулась вдруг в нём обида и досадуя на себя за то, что отправил это письмо.
Тут Петрушка и вовсе ничего не ответил, а лишь пожал плечами, словно бы говоря сим жестом, что так оно и было, как он сказал.
— Ладно, иди, братец, иди!.. — буркнул Чичиков, отсылая Петрушку, а сам усевшись на софу принялся о чём—то напряженно думать.
«И надо же было такового дурака свалять! Вот и получил плевок, ровно какой дворовой мальчишка, — стал корить он себя, — нет бы сидеть спокойно, не высовывая головы, тем более что бумаги—то все уже на руках; так нет же, решил ухватить поболее!... Какого чёрта, скажи—ка мне на милость, сдались тебе эти два прииска? Ведь покуда ты проведёшь все заклады, от них, может статься, и следа не останется. Да и откуда наберёшь ты нужных работников, неужто повытаскиваешь их из своей шкатулки? Ведь и накупи ты на все эти деньги живых крестьян, всё одно, переселения то тебе не осилить, да ты и сам сие понимаешь. Так к чему же было заводить подобную канитель с этим Тентетниковым? Сиди он в остроге, живи на поселении, тебе—то какая разница? Что это вздумалось вдруг тебе покаянные письма писать, будто сам ты его и не укатал в эту каторгу? Ну, ославил бы он тебя на весь Собольск, что из того? Подумаешь, какая важная птица этот Собольск! Тебе что, со всеми его обитателями детей крестить? Тот, кому надобно и без того прекрасно знает, каковой ты на самом деле есть человек…», — тут словно бы само собою всплыло пред его внутренним взором нежное лицо Надежды Павловны, но видение сие было кратким и скоро потухнуло, потому как Чичиков никак не мог остановиться, всё продолжая ругать и корить себя:
«Однако ведь были у меня и иные соображения, — принялся он оправдываться перед самим собою, — во—первых, и вправду желал избежать я огласки, но главное в том, что дело—то до конца не доведено. Конечно же, можно было бы и отбыть из Собольска, махнувши рукою на таковую малость, но как известно из подобных малостей вырастают самые большие неприятности. Не приведи Господь, ежели вздумается кому проверить всё это моё предприятие до последней, как говорится, косточки, то тогда уж дай Бог и мне попасть хотя бы на поселение, а не в каторгу. И Тентетников с его знанием моих «мёртвых душ» подвернеёся тут весьма кстати. Уж он—то не станет чиниться, а выложит всю мою подноготную, дабы отомстить мне хотя бы таковым образом…»
Но покуда он вёл непонятно с кем сей разговор, в комнату вошёл уж известный Чичикову простоватой наружности лакей Петра Ардалионовича и, протянувши сложеный вчетверо и запечатанный красной сургучною печатью листок бумаги, сказал:
— Вот, ваше скородие! Велено передать в собственные руки.
Ощущая мгновенную перемену в настроении и поспешно взламывая сургучную печать, Чичиков подумал:
«А вот и клюнула рыбка на мой крючок, стало быть, всё будет, по—моему!..»
Содержание же полученного им письма было кратким и состояло всего—то из нескольких строк:
«ЖдЁм вас в любое время до четырёх часов пополудни. Адрес наш вам известен. А.И Тентетников.», — и всё, более ни слова.
Не тратя времени даром, Чичиков велел заложить коляску и отправился в расположенную, по словам Петрушки, недалече мещанскую слободу, где в доме у вдовицы колежской ассесорши квартировали Андрей Иванович с Улинькой.
Домик, и вправду располагавшийся всего через две улицы, был видом дик и живописен в одно время по той причине, что на стенах его не оставалось и живого места ото всяческих украшений в виде тёсанных топором рушников, деревянных кружев и прочих завитушек, что частью истлевши от времени успели отвалиться, оставивши на место себя корявые, почерневшие гвозди, чрезвычайно похожие на погибших и высохших в жарких лучах солнца червяков. На стук колёс подъехавшего экипажа из будки, стоявшей у забора, позвякивая цепью, вылез старый костлявый пёс изрядного росту и словно бы через охрипшее горло принялся равнодушно лаять на остановившуюся у ворот коляску. Сонные его побрехивания вероятно заменяли тут колокольчик, висящий у двери, потому что через минуту другую на крыльце возникнула фигура небольшой старушонки с колючим взглядом, сверкнувшим из—под чёрного чепца, убиравшего седые ея волосы. Отогнавши пса, который чрезвычайно довольный собою полез назад в будку, дабы снова предаться сладкой дрёме, старушонка спросила у Чичикова кто он таков будет и что ему надобно и узнавши, что тот прибыл до ея постояльцев, ни слова не говоря провела Чичикова в дом и указавши рукою на приотворённую дверь прошла на свою половину.