«Не сохранить, не переслать! Слишком уж мало времени осталось! То есть вовсе не осталось!..», — думал он, обречённо глядя на то, как огонь, поначалу нерешительно, а затем, словно бы распробовавши угощение и найдя его замечательно вкусным, с жадным урчанием набросился на него, загудевши в печной трубе гулко и протяжно.
«Вот и всё, — снова подумал Чичиков, бросая в жаркое пламя пачку за пачкой, — окончилось всё! Как же глупо окончилось! Прошла жизнь!..»
Глядя на эту стремительно превращавшуюся в пепел бумагу, он ощутил вдруг странную, пришедшую откуда—то со сторон, и словно бы посланную ему мысль:
«Что же это сгорает нынче в чёрной чугунной печи, подумай—ка, Павел Иванович? Цель ли, счастье всей твоей жизни, или же то сама жизнь твоя превращается в пепел и золу? Либо же это горит обычная бумага, покрытая цветными узорами и завитками? Подумай—ка, Павел Иванович, подумай!»
Он попытался было дать ответ на сей вопрос, но не сумел, потому как почувствовал то, насколько страшным может быть сей ответ. И без того он уже знал, что умирает. Умирает нежданно—негаданно, без священника, не успевши ни причаститься, ни получить отпущения грехов, ни подготовиться к тому страшному, что дожидало его впереди, для того чтобы чтобы встретить смерть, как оно и подобает православному.
Тут принялся он было шарить взглядом по стенам, в надежде отыскать хотя бы какой образок, но не увидел его и это напугало его ещё более. Комната сызнова словно бы поплыла и заструилась пред его глазами. Вновь знакомые и обыденные предметы потекли извилистыми линиями и повалясь навзничь Павел Иванович, точно бы нечаянно, точно бы ненароком, ухватил краем тускнеющего уж глаза пришпиленную к засаленным обоям, засиженную мухами литографию с изображением государя—императора на ней. Государь тоже будто бы увидал Чичикова нарисованными своими глазами, потому что взгляд его сделался вдруг полным жалости и сострадания к лежавшему пред ним на полу беспомощному человеку.
«Вот ведь она судьба, — подумал Чичиков, слабея, — ведь тоже родился когда—то мальчик, как и я. Только он родился – царь, а я… Кто знает, что тому причиною? Эх, кабы довелось ещё раз родиться! Кабы ещё раз!»
Тут слЁзы потекли у него из глаз, боль отступила и наместо неЁ в груди, у сердца, возникло сладкое, томительное чувство. Государь—император склонился над ним и положивши прохладную свою ладонь ему на лоб, проговорил спокойным и тихим голосом:
— Все будет хорошо, Павлуша, всё будет хорошо! — сказал император.
И вправду ему сделалось вдруг хорошо. Хорошо настолько, что всё, всё; весь тот мир, что знал он и в котором страстно стремился укорениться, устроиться, дабы прожить в нём получше и послаще, показался вдруг пустым и безразличным ему. И всё, что казалось ему прежде важным, необходимым, без чего невозможно было бы и прожить и минуты, тоже показались ему нестоящим ничего! Ничего! Теперь он это знал наверное. И словно бы последним отзвуком прошедшей даром жизни, словно бы острой искрою прошило его жалостью к чему—то, что так и не сбылось в его судьбе, но и эта искра рассеялась огоньками, рассыпавшись парою фраз:
«Кабы ещё раз… Кабы ещё раз…»
Тут снова возникнул пред ним образ Государя—императора. Государь стоял словно бы несколько поодаль. Во всём его облике было столько царственного, но это—то и рассмешило Павла Ивановича без меры.
«О, Господи! Он даже и представить себе не может того, насколько же он засижен мухами!», — подумал Чичиков.
Ему сделалось отчего—то жаль императора, но в то же время в душу его снизошла такая лёгкая и свободная радость, каковой он не испытывал никогда за всю прежнюю свою жизнь.
Комната и всё бывшее в ней уплыла тут от Павла Ивановича и непроглядная тьма опустилась на него. Но это была ещё не смерть, это было лишь её предвестие, потому что Чичиков ещё был здесь, ещё ощущал эту темноту.
И вдруг, в чёрном декабрьском небе, спустившимся к Павлу Ивановичу, вспыхнула нежданно сияющими своими огнями зимняя радуга, и где—то на самой её середине, на той излучине, что служит ей вершиною, увидал он, ещё за мгновение до того бывший Чичиковым Павлом Ивановичем, чудную и уносящуюся от него тройку небесных коней. Гривы им трепал горный ветер и звёзды летели им навстречу.