Войцех вскинулся:
— Ты не понимаешь! Хороший специалист по уголовным делам в суде не оставил бы камня на камне от всех этих доказательств… а, впрочем, мне все равно, я устал. Спрашивайте.
— Когда и как вы узнали о существовании Эдуарда Николаевича Вацетиса? — официальным тоном спросил Гусев, предварительно включив диктофон и сообщив микрофону все необходимое: дату, состав присутствующих, тему беседы и тот факт, что опрашиваемые осведомлены о том, что ведется запись.
— Достаточно случайно. Впрочем, нет, с началом вашей перестройки и гласности мы по возможности читали все советские газеты, которые могли достать, в надежде узнать что-нибудь о судьбе польских военнопленных. Эта тема возникала время от времени. И вот однажды в "Московском Курьере", — Петр ощутил привычный укол ревности, как всегда с ним бывало в случае, когда упоминалась газета-конкурент, — появилось интервью, вернее большой материал о Катыни, в котором приводился рассказ одного из мелких участников тех драматических событий. Рассказчик вскользь упомянул своего коллегу, Эдуарда Вацетиса. Вот так все было.
— И тогда вы решили его убить? — Михаил не смог сдержать охватившего его удивления.
— Никто не хотел тогда никого убивать, — вмешалась Ирэна, и Петр отметил это невольное "тогда". — В тот момент появилось только желание встретиться с этими людьми и поговорить: родилась совершенно нелепая, но вполне объяснимая надежда, что по чудесной случайности кто-то из них сталкивался с отцом Войцеха.
— Продолжайте.
— Я попросил одного своего знакомого из нашего посольства в Москве навести справки, — супруг снова взял на себя миссию вести разговор, — имя его я не назову: оно вам ни к чему. Ко времени нашего приезда на конференцию в Смоленск человек, назвавший Вацетиса в статье, успел умереть. Из всех свидетелей той эпохи оставался один генерал, мы с ним созвонились и в первый же свободный день мы поехали к нему.
— Дальше.
— Что дальше… Для знакомства и для того, чтобы развязать ему язык, я прихватил литровую бутылку водки. Как вы правильно отметили, это была "Выборова". Только вот в толк не возьму, откуда взялись отпечатки: все поверхности, к которым мы прикасались или могли прикоснуться, были тщательно протерты! По дороге купили лук: ведь это так по-русски: водка с луком…
— Ага, а вокруг дрессированные медведи и пьяные казаки! — саркастически покивал головой Клаутов.
— Простите, о чем вы? — не понял пан Войцех.
— Так, ни о чем. Простите, что перебил.
— Ну вот, пришли мы к Вацетису. Препротивным стариком он оказался, да простят меня святые угодники за подобные слова в адрес усопшего"! Представьте, он до сих пор считает, что все происходившее тогда было правильным, и пытался в этом убедить нас! При этом он рассказывал совершено чудовищные истории о том, в каком аду содержались пленные поляки и каким образом они уходили из жизни. Короче говоря, тогда у меня — только у меня, я настаиваю на этом! — появилась мысль о том, что судьба несправедливо долго сохраняет ему жизнь.
— Неправда, — тихим голосом поправила супруга полька, — я тебе это первая сказала, когда генерал вышел на кухню.
— Ах, ладно, — махнул тот рукой, — в конце концов, важно ведь, что мы его отравили, а не то, кому первому это пришло в голову…
— Важно другое, — подал голос Гусев, — кто из вас дал покойному беллоид?
— Давать что? — не понял пан Войцех.
— Это такой препарат, изготавливается в Венгрии, — объяснила Ирэна супругу. — Но с какой стати кто-то из нас должен был давать ему лекарство?
Клаутов и Гусев недоуменно переглянулись, и майор уточнил:
— Как же вы тогда, по вашим словам, отравили Вацетиса?
— А что, сознательно влить в древнего старика дозу алкоголя, смертельную и для более молодого человека, не значит, по-вашему, его отравить? — несколько раздраженно спросил Каминьский. Его можно было понять: мало того, что заставили сознаться в содеянном, так еще и требуют доказательств очевидного. — От алкогольного отравления умирали многие!
— Значит, беллоид потерпевшему никто из вас не давал? — еще раз решил внести ясность майор. Хотя какая там ясность, наоборот!
— Нет, вы уже спрашивали. Лишить человека жизни, выстрелив в него или, скажем, дав принять заведомо ядовитое вещество — грех, на который пойти невозможно. По крайней мере, нам. А вот отдать все на Божий суд — другое дело… Не скрою, мы рассчитывали, что от принятой дозы алкоголя негодный старик умрет, но он мог и выжить!