— Мне доложили, — вздохнул Шошкич, — что ты отказываешься отвечать на любые вопросы следователя.
— Отчего же, — губы арестованного дрогнули в усмешке, — я исчерпывающе рассказал, как меня зовут, где родился и что делал во время войны и после…
— Все шутишь, Стипе… А ведь если б я разрешил применить к тебе особые методы допроса, ты стал бы куда как разговорчивее, да и не до юмора тебе б стало!
— А ты попробуй, Никола! Может, у вас и получится то, чего не удалось ни охранке при старом режиме, ни гестаповцам…
— Потому-то я и не разрешил: бесполезно, а уродовать тебя — вредно, поскольку есть решение вывести тебя на открытый судебный процесс, где ты прилюдно покаешься.
— Да ну? — усмешка превратилась в издевательскую улыбку. — Под гипнозом, что ли?
— Есть многое на свете, друг Горацио…, - многообещающе улыбнулся в ответ Шошкич, но, неожиданно оборвав цитату, резко спросил: — когда в последний раз ты обсуждал детали переворота с представителями командного состава армии? Видишь, зная тебя, я не интересуюсь, с кем…
— Ты всегда умел вопросы формулировать, — одобрительно кивнул головой Стипе. — Само собой подразумевается, что я: а) готовлю переворот и б) имею среди генералитета сообщников. По-прежнему ждешь от меня ответа, или попробуешь еще что-нибудь спросить?
— Я действительно хотел бы задать тебе несколько вопросов. Вернее сказать, хотел бы услышать от тебя многое: кто вас поддерживает не только в армии, но и в партийном аппарате; с кем ты на связи — с Москвой, Бухарестом, Софией или еще с кем? Детали заговора, объем получаемых средств и все такое прочее… Можешь быть уверен: кое-что нам уже известно, и узнать все остальное — дело времени и техники. Не все же такие молчуны, как ты! Многие уже каются…
— Да с вашими "специалистами" вы узнаете и то, чего в природе вообще не существует!
— Вот видишь, значит, нечто нас интересующее, все-таки, "в природе существует"! Но я не собираюсь ловить тебя на слове… в действительности, то, что я хочу спросить, относится к области простой любознательности, если хочешь, человековедения. Ответишь?
— Смотря, что тебя интересует. Знаешь, кота в мешке покупать не приучен: себе дороже потом получается!
— Предмет моего интереса — ты сам. Как получилось, что мы оказались по разные стороны баррикады? Старые скоевцы, революционеры-подпольщики, партизаны с апреля 1941 года, армейские генералы… Просвети меня, никак в толк не возьму!
— А есть ли смысл затевать дискуссию?
— Я же тебе сказал, что хочу всего лишь понять — не больше, и не меньше.
— Ну, хорошо. Напомни мне, пожалуйста, куда мы с тобой вступили — я в двадцать восьмом, а ты — годом позже?
— В партию, — с недоумением пожав плечами, ответил Шошкич и не удержался, уточнил: — в Коммунистическую партию Югославии. А Югославия — это если ты задашь еще один наводящий вопрос — та самая страна, которую ты и прочие "ибэисты" с потрохами продаете Москве.
— Неплохо, — кивнул головой Стипе, — но ты забыл, что в полное название КПЮ входили также слова: "Секция Коммунистического Интернационала", созданного, между прочим, Лениным и Сталиным, вождями великой партии большевиков…
— И распущенного без малого десять лет назад!
— Не будем спорить, стало ли Информбюро наследником Коминтерна… Напомню лишь то, что в свое время ты — как и все коммунисты на земле — разделял убеждение, что отечество у нас у всех одно — Советский Союз! И ничего с тех пор, друг мой Никола, не изменилось! Кроме того, что ты и еще кое-кто скатились в болото махрового национализма.
Былое сомнение в глазах Шошкича растаяло без следа; его место заняла угрюмая ненависть. Холодно смерив глазами арестованного, он с расстановкой процедил сквозь зубы: