— Да, не складывается, — согласился журналист, тем более что повеситься в открытой петле при желании не очень сложно, а вот повесить сопротивляющегося человека… Не знаете, на голове у Йованки не нашли следов от удара?
— Не знаю, не слышала… так думаете, это, все-таки, убийство?
— Пусть об этом думает местная полиция, а мне окончательно надоели прелести нашего отеля ужасов! — неожиданно взорвалась Татьяна. — Ничего себе, съездила отдохнуть на море?! Пора…
В дверь снова постучали и, не дожидаясь разрешения, в номере появился подполковник Шошкич.
— Не помешал? — спросил он, кривовато улыбнувшись.
— Напротив, мы вас заждались! — улыбнулся Клаутов.
Полицейский пристально посмотрел на журналиста, пытаясь найти в его словах скрытый смысл или сарказм. Не найдя ни того, ни другого, он покачал головой:
— Только не рассказывайте, что рады меня видеть!
— Но это действительно так! Вот, моя подруга уже запросилась в Москву, а я, наконец, готов помочь вам в распутывании этого дела.
— Так ли? — не смог скрыть своего удивления "подпуковник".
— Садитесь и послушайте, — предложил Петр.
— С удовольствием, а то у меня от этой череды убийств голова пошла кругом! — согласился Душан, и к величайшему сожалению Милицы распорядился: — Всех посторонних прошу покинуть помещение! К вам, — он предупредительно наклонил голову в сторону Борисовой, — это не относится.
Татьяна ответила полицейскому величавым кивком и, ничего не понимая, приготовилась слушать. Пока "все посторонние" в лице мадам Месич нехотя "покидали помещение", Петр пытался сосредоточиться. Наконец, это ему удалось.
— Дорогой Душан! Позволь мне начать свой рассказ с конца, так будет удобнее, и на объяснения потратится в итоге меньше времени.
— Ничего, я не тороплюсь, — буркнул Шошкич и добавил: — впрочем, это не допрос, а твое добровольное признание, так что поступай, как знаешь…
Татьяна сделал протестующий жест, а Клаутов не удержался от киношного жеста, погрозил полицейскому пальцем:
— Так не пойдет, друг подпуковник! То, что я собираюсь сказать, называется всего лишь "заявлением", хотя правильнее было бы назвать это "гуманитарной помощью" газеты "Независимое обозрение" белградской криминальной полиции. Которая, к слову сказать, столкнувшись с интересующей нас серией смертей, до сих пор беспомощно барахтается, не в силах родить ни одной гипотезы, кроме мифической руки Москвы в моем лице.
Клаутов говорил намеренно жестко, поскольку его взбесила туповатая уверенность Шошкича в том, что он, журналист независимого демократического издания, выполняет роль международного убийцы по заданию организации, распущенной задолго до их с подполковником рождения.
— Ну и…? — было видно, что Душан еле сдерживается.
— И я собираюсь доказать, — демонстрируя миролюбие, Петр заговорил подчеркнуто тихо, что вы (а до нынешнего дня и я вместе с вами) совершали ошибку, когда искали одного человека, который убил и Симича, и Качавенду, а теперь еще и Йованку Качавенду. Кстати, смерть женщины — судя по всему, явное самоубийство, если только… на ней следов прижизненных ударов не обнаружено?
Шошкич отрицательно покачал головой.
— Значит, самоубийство! — уверенно заключил Петр. — Мы с Татьяной в это время были под надзором ваших агентов, четверо других подозреваемых обедали в ресторане и убийства совершить не могли: во-первых, чисто физически, из-за недостатка времени на это достаточно трудоемкое дело и, во-вторых, трудно предположить, что они создают друг другу ложное алиби.
— Да, я пришел примерно к тем же выводам, — нехотя признался Душан, которому, похоже, была невыносима одна только мысль, что приходится соглашаться с "агентом Москвы". — Ну и что дальше? Несчастная женщина вполне могла наложить на себя руки после злодейского убийства ее мужа. Тогда в смерти Йованки виноват тот, кто зарезал Момчила!
"Тьфу ты, Господи, опять переводит стрелку на меня!", — подумал Петр и вместо того, чтобы продолжить излагать свои умозаключения, взмолился:
— Душан, Богом молю, объясни мне внятно, для чего я, приехав в другую страну, должен был убивать двух стариков, о которых никогда не слышал?
— Именно это я и хотел бы от тебя услышать, — невозмутимо сообщил непробиваемый подполковник.
— Ты когда-нибудь про бритву Оккама слышал? — устало поинтересовался Клаутов.
— Зубы мне заговариваешь?
— Да нет. Оккам — средневековый монах-схоласт. Он рекомендовал в поисках объяснения какого-либо события исключать — как бы обрезать — самые невероятные причины. В итоге должна остаться одна, подлинная. Если следовать этой методе, то в первую очередь придется расстаться с версией о злодейской руке Москвы: Информбюро давно нет, КГБ тоже и так далее. Приглядевшись внимательно, мы обнаружим то, что давно бросилось бы в глаза, не зациклись мы на поисках одного убийцы. А именно: серия загадочных, на первый взгляд, смертей трех человек, подчиняется (если посмотреть с точки зрения их родства) формуле 1+2. в смысле: Симич и супруги Качавенда.