Из директивы секретариата исполкома Коминтерна от 9 сентября 1939 г. (стиль и текст подлинные, приведены без изменений):
"Международный пролетариат не может ни в коем случае защищать фашистскую Польшу, отвергнувшую помощь Советского Союза, угнетающую другие национальности".
Через пару дней Клаутов как-то даже привык к тому, что за ним неотвязно следует "топтун". Сложнее было примириться с тем, что его домашний телефон, скорее всего, прослушивался. Если уж пустили наружное наблюдение, то без подобного "оперативного средства" наверняка обойтись не могло. Журналист настолько свыкся со своим пребыванием "под колпаком", что даже научился подолгу отвлекаться от неотвязных мыслей о том, чему же он обязан столь деятельным вниманием контрразведки. А с телефонными разговорами вопрос решился просто: то, что он никак не мог позволить неведомому оператору записать на пленку, говорилось со служебного телефона, только не из его, а из соседнего кабинета. Именно таким образом Петр позвонил как-то Татьяне и самым решительным образом сообщил, что нужно встретиться.
— Может, где-нибудь в городе? — осведомилась Борисова.
Видимо, не хочет близости, и предпочитает встретиться в менее провоцирующей обстановке, не без сожаления сообразил Клаутов и поспешил заверить собеседницу, что повестка дня будет сугубо деловая.
— Отчего тогда не в нашем кафике? — она имела в виду заведение недалеко от Никитских ворот, куда они в свое время частенько хаживали.
— У меня неприятности, и я не хочу, чтобы наш разговор был подслушан.
— Даже так? Приезжай сразу после работы! — встревожено приказала Татьяна. — Если…
— Если что?
— Если только это не уловка, чтобы злокозненно проникнуть в мою светелку.
— Тань, мне не до шуток. К семи буду.
Закончив свой не слишком изобилующий фактами, но переполненный эмоциями рассказ, Петр принялся уныло тыкать вилкой в специально для него приготовленное любимое блюдо — тушенную в овощах рыбу (подрумяненное филе судака плюс цукини, баклажаны, очищенные помидоры плюс предварительно обжаренные толстенькие кругляши картошки плюс петрушка с укропом).
— Слушай, у тебя выпить, ничего нет?
— Посмотри в холодильнике, там должно быть с полбутылки красного сухого. — Петр встал. — Собираешься красное с рыбой?
— Долой предрассудки!
Терпкое вино пробудило аппетит, Таня меж тем закурила и, пригубив "шприц" (после поездки в Черногорию и Сербию она не оставила этого пристрастия), заговорила:
— Не понимаю, отчего ты запаниковал. Я склонна согласиться с Гусевым: скорее всего, тебя проверят, и все прекратится. Мне…
— Во-первых, вовсе я не запаниковал, — обиженно перебил ее журналист. — Просто быть под наблюдением очень неприятно. Вспомни свои ощущения в Белграде. Во-вторых, не верю я в то, что в наши дни кто-то, стремясь свести счеты со своим врагом, начнет стучать в ФСБ. Понимаешь, время другое. Если хочешь, не модно. Иная ментальность. Скорее, обратятся если не к профессиональному киллеру, то просто к уголовнику, чтобы избил да переломал руки-ноги…
— Полагаешь, было бы приятнее, если бы вместо интеллигентной слежки тебе проломили голову?
— Умеешь ты все вывернуть наизнанку! На самом деле все просто и, одновременно, сложно: у ФСБ на меня что-то есть, и осознание этого факта очень угнетает!
— Давай уточним: у чекистов на тебя действительно что-то имеется, или им это только кажется?
— Я не знаю, в чем мог бы провиниться перед этой организацией, но… а вдруг я даже не подозреваю о том, что где-то как-то преступил закон? Да еще в той его части, которая подпадает под компетенцию контрразведки? Понимаешь?
— Да, похоже, дело зашло слишком далеко, — полувшутку, полувсерьез поставила диагноз Борисова. — В твоих генах проснулся мистический ужас предков перед безжалостным молохом НКВД! Вот так наши деды и жили, ежеминутно ожидая ужасного, и страшась собственной тени. Дорогой мой журналист, если ты чист, плюнь на все и живи спокойно, как будто никто вокруг тебя не копошится. А еще можно… пожаловаться в милицию!