— Но ведь и седьмой конгресс Коминтерна, и восемнадцатый съезд партии…, - продолжал горячиться Данилов.
— У тебя тушенки нет? — перебил его старлей. Пока сбитый с панталыку капитан пару секунд молча открывал и закрывал рот, он нюхнул корочку черного хлеба и назидательным тоном проговорил: — Вместо того чтобы мучиться чужими проблемами, проштудировал бы повнимательнее последнюю речь Молотова. — Расстегнув лежавшую рядом планшетку, он достал аккуратно свернутую "Правду". — Так… Ага! Стало быть, про изменения в международной обстановке. Вот: "…некоторые старые формулы, которыми мы пользовались еще недавно и к которым многие так привыкли, явно устарели и теперь неприменимы. Надо отдать себе в этом отчет, чтобы избежать грубых ошибок в оценке сложившегося нового политического положения в Европе". Видишь, все просто! Как в Грузии.
— Что в Грузии?
— После училища наградили меня, как отличника, путевкой. Только не в Сочи — ростом не вышел — а в Гагры. Ну, как полагается, автобусная экскурсия на Рицу. Тормознули мы у единственного на весь город светофора. А гид у нас очень куда-то торопился, спрашивает у водилы: чего, мол, стоим? Тот отвечает: "Не видишь, красный!". Гид ему: "Слушай, не очень красный, езжай, да!". Тот и газанул. Это я к тому, что Германия теперь не очень коричневая…
Хлопнула дверь, и в горницу вошел третий из квартировавших в этой большой белорусской хате офицеров, командир временно прикомандированной к танковому полку команды НКВД лейтенант Вацетис.
— До чего ж поганое местечко, — с порога, тщательно соскребая с сапог жирную глину, пожаловался он. — Контрик на контрике сидит и контриком погоняет. — Увидев бутылку водки, зябко потер руки. — Товарищи танкисты, не дайте умереть ассенизатору тыла, плесните сто грамм!
Жадно опустошив щедро налитую дозу, Эдуард занюхал выпивку рукавом, и только после этого начал раздеваться. Снял тяжелую волглую шинель, затем достал из лежавшего под его кроватью "сидора", как име6новался заплечный мешок, непочатую бутылку водки, тушенку и палку сухой колбасы. Подсев к столу, заметил газету с речью наркома иностранных дел. Улыбнувшись бледной улыбкой, спросил:
— Никак, проводите политинформацию? Или, — лейтенант, снимая с колбасы шкурку, опустил глаза, и по их выражению нельзя было понять, шутит он, или говорит всерьез, — хлеб порезать не на чем?
Шутка была по тем временам жестковатой: немало людей "присело" на десяток лет за контрреволюционную пропаганду только потому, что бездумно завернули селедку или порезали колбасу на светлых ликах вождей, практически ежедневно появлявшихся в газетах. Однако танкисты пропустили слова Вацетиса мимо ушей, поскольку глаза их созерцали новую пол-литру, а носы обоняли дефицитную колбасу.
— Лохмато живешь! — с завистью покрутил головой Данилов. — Да под такую закусь можно и ведро опростать! А говорили мы о том, что уж больно неожиданно фашисты стали нашими союзниками. Всё ж-таки они войну развязали…
"Насыпав" водку по стаканам, чекист, не выпуская из руки бутылку, встал в позу лектора и соответствующим случаю голосом торжественно сообщил:
— За последние несколько месяцев такие понятия, как "агрессия", "агрессор", получили новое конкретное содержание, приобрели новый смысл. Нетрудно догадаться, что теперь мы не можем пользоваться этими понятиями в том же смысле, как, скажем, 3–4 месяца тому назад. Теперь, если говорить о великих державах Европы, Германия находится в положении государства, стремящегося к скорейшему окончанию войны и к миру, а Англия и Франция, вчера еще ратовавшие против агрессии, стоят за продолжение войны и против заключения мира. Роли, как видите, меняются.
Гаврилов, посмеиваясь, молча закусывал, а Данилов начал заводиться.
— Погодь, лейтенант. О нас говорить не будем: мы пришли освобождать свой народ, здесь вопросов нет. Но немцы?! Кто начал войну, они или поляки?
— Ну, Германия.
— А кто потерял страну? И не должны ли англичане с французами помочь своему бывшему союзнику?
Вацетис, покрутив головой, хэкнул:
— Что-то долго запрягают…, - но его перебил Гаврилов:
— Мужики, а может, лучше про баб? С какого хрена вы так в политику вгрызлись? Жизнь прекрасна и удивительна…, - похоже, Гаврилов, как более осторожный человек, решил увести разговор с опасной стремнины в тихий и привычный омут.
Чекист давно уже сидел за столом и азартно закусывал. Прекратив ерничать, он продолжил: