— рассмотреть в особом порядке, с применением к ним высшей меры наказания -
расстрела.
— Рассмотрение дел провести без вызова арестованных и без пред'явления обвинения, постановления об окончании следствия и обвинительного заключения -
в следующем порядке:
а) на лиц, находящихся в лагерях военнопленных — по справкам, представляемым Управлением по делам военнопленных НКВД СССР.
б) на лиц, арестованных — по справкам из дел, представляемых НКВД УССР и НКВД БССР.
III. Рассмотрение дел и вынесение решения возложить на тройку, в составе т.т. Меркулова, Кобулова, Баштакова (начальник I Спецотдела НКВД СССР).
НАРОДНЫЙ КОМИССАР ВНУТРЕННИХ ДЕЛ
С о ю з а С С Р
(Л. Берия)
Приведенный документ завизирован подписями "И.Сталин", "К.Ворошилов", "В.Молотов" и "Микоян". Рукой секретаря на полях сделана пометка: "т. Калинин — за, т. Каганович — за".
Утро следующего дня Клаутов начал с разговора в кабинете главного редактора. Семаков пригласил его, едва только пробило десять часов.
— Что там за проблемы у тебя с ФСБ? И причем тут Борисов-Вельяминов?
— Это не у меня с ними проблемы, а у них со мной.
— Яснее как-нибудь можешь выразиться?
Петр выразился яснее, и разговор затянулся минут на тридцать. Почти всесильный в некоторых вопросах, главный редактор в этом случае признал, что помочь ничем не может.
— Вот здесь, Станислав, ты ошибаешься. Мне нужно несколько свободных дней, чтобы попробовать разобраться во всем самому. Материалов, чтобы дней на пять заполнить полосу, у меня "в портфеле" хватит, а больший срок, надеюсь, не понадобится: либо меня заметут, либо, наконец, отстанут. Дашь мне "вольную"?
— Придется. Хотел тебя отправить в Смоленск, там сейчас международная конференция, посвященная жертвам II Мировой, называется "Наши павшие, как часовые", — это из Высоцкого, зачем-то напомнил Семаков, — но раз такое дело…
С Гусевым встретились около метро. Он предлагал у комендантши, но Клаутов по понятным причинам категорически отказался. Тем не менее, с почтенной дамой пришлось, все-таки, встретиться: ключ от квартиры, по договоренности с сыном покойного, хранился у нее (чтобы не отвлекать почтенного банкира каждый раз, когда милиции придет в голову еще раз осмотреть место преступления). Со страхом посматривая на Петра, представленного ей накануне чекистским капитаном как убийца жильца ее дома, она несколько раз перечитала удостоверение Гусева, после чего сообщила, что ключа не даст, пока не перезвонит на Петровку и не убедится, что он не самозванец.
— Ну вы же знаете, что я из МУРа! — пробовал убедить ее Михаил, который и так, согласившись впустить друзей в квартиру Вацетиса, сильно выбился из своего рабочего графика.
— Теперь я никому не верю! — трагическим тоном сообщила та, и взялась за трубку телефона.
Через несколько томительных минут ключ был все же получен. Оказавшись на улице, майор глубоко вздохнул и сообщил:
— Можете быть уверены, сейчас она звонит Сидорцеву.
— Ее право и, если хочешь, даже обязанность как коменданта дома, где произошло убийство, — спокойно отреагировала Таня и озорно добавила: — Сейчас мы тоже капитану привет передадим! — С этими словами она подошла к филеру, который изумленно на нее посмотрел (несмотря на поручительство Гусева, наружное наблюдение за журналистом не сняли), и приветливо проговорила: — Минут на сорок мы зайдем в этот дом, так что в пределах этого срока можете располагать собой.
— Хулиганка! — попенял ей Клаутов, но не выдержал и расхохотался. — Ну и рожа у него была, когда ты к нему обратилась!
В подъезд, оборудованный домофоном вошли, воспользовавшись магнитным ключом, имевшимся в выданной комендантом связке. Консьержка, весьма пожилая почтенная женщина, увидев посторонних людей, поинтересовалась, к кому они направляются.
— Милиция, — бросил Гусев, приоткрыв свое удостоверение. — В двадцать четвертую квартиру. — Дама скорбно поджала губы и покивала с подобающим случаю выражением.
В лифте майор с одобрением в голосе рассказал, что консьержка чрезвычайно бдительна, всю жизнь живет в этом доме и, разумеется, знает всех жильцов до третьего колена. Но и она, к сожалению, не смогла рассказать следствию ничего полезного.
Четырехкомнатная квартира, где меньшая из комнат (судя по всему, кабинет) была как минимум двадцатиметровой, выглядела поистине барской — как это понималось лет двадцать-тридцать назад. Какие обои? На стенах под трафарет был накатан узор "под шелк". Во всех помещениях на непривычной для современного человека высоте висели хрустальные люстры; хрусталем же сверкали многочисленные полированные горки и серванты, представлявшие взору "экспозицию", где наряду с вазами наличествовали бесконечные сервизы и фарфоровые статуэтки германской работы, воплощавшие галантные и пасторальные сюжеты; полы, стены, многочисленные диваны и тахты покрывали толстые восточные ковры; стены длиннющего коридора представляли собой один большой стеллаж с бесчисленными собраниями сочинений и обязательными восьмитомной "Тысяча и одной ночью" и стотомной "Библиотекой мировой литературы". За неделю, прошедшую со дня убийства, все это великолепие успело покрыться ощутимым слоем пыли. Одно слово, полированная мебель!