Обретение Списка Дабелова и последовавшая затем его утрата сопровождались целым рядом темных обстоятельств. Это в глазах многих исследователей служило одним из аргументов в пользу признания фальсифицированности документа. Однако история архивов и рукописных собраний зримо показывает любому непредубежденному человеку, что подобная ситуация никак не исключение, а скорее наоборот.
На протяжении столетий существования библиотек и архивов не только отдельные памятники, но и целые фонды неоднократно меняли место своего бытования. В ХVII в. многие монастырские библиотеки испытали на себе последствия властного управления патриарха Никона. В ХVIII в. целые архивы перевозились из старой столицы в Санкт-Петербург. Со второй половины ХVIII в. происходят грандиозные перемещения памятников письменности, обусловленные археографической работой организованных и самодеятельных собирателей. До сих пор не выяснены до конца обстоятельства находок многих памятников и рукописей, в том числе таких, как Слово о полку Игореве (в огромной литературе, посвященной Слову, неоднократно поднимались
253
вопросы истории рукописи, содержавшей памятник, причем гипотезы и догадки, выдвигаемые разными авторами, были взаимоисключающими). Казалось, что история обретения рукописи Слова заметно прояснилась после издания в 1976 г. интересной книги Г. Н. Моисеевой, однако сплошной анализ учетных документов Спасо-Ярославского монастыря, осуществленный Е. В. Синицыной, исключает сумму гипотез Г.Н.Моисеевой. Лаврентьевская летопись (не известно точно ни место ее бытования до поступления в частное собрание А. И. Мусина-Пушкина, ни время поступления памятника в Императорскую публичную библиотеку), Ипатьевская летопись (в каталогах Библиотеки Академии наук рукопись прослеживается с 1818 г., однако есть литературные данные, свидетельствующие о ее пребывании в библиотеке уже в 1760-е гг.), лицевая Радзивилловская летопись (традиционно считалось, что лицевой манускрипт был привезен в Петербург в 1761 г., однако есть данные, указывающие на то, что рукопись была в Академической библиотеке еще до начала Семилетней войны). А ведь
перечисленные памятники являются сверхуникумами и уже в силу этого своего статуса привлекают особо пристальное внимание ученых.
Часто имели место и обратные явления — исчезновения рукописей, сведения о которых были введены в научный оборот. До сих пор остаются неизвестными многие источники В. Н. Татищева, М. М. Щербатова и Н. М. Карамзина. На какое-то время выпадали из поля зрения и считались утраченными такие сверхраритеты, как Библейский кодекс Матфея Торопчанина (впервые был упомянут в литературе в 1859 г,, затем пропал и «выплыл» на свет Божий только в 1910 г.), Новороссийский список Новгородской четвертной летописи (введен в научный оборот в 1871 г., использовался исследователями и издателями в первой четверти ХХ в., затем исчез и лишь после Великой Отечественной войны поступил в Академическую библиотеку). Случается, что бесследно исчезают и в наши дни не только отдельные рукописи, но и целые коллекции (особенно в периферийных хранилищах). Может последовать возражение; это архивное настроение было характерно только для российских порядков, тогда как в ливонском Пернове документы из архивов просто так не исчезали и не возникали неведомо откуда. Никоим образом, почтеннейший читатель, никоим образом. Источниковеды — такова уже специфика их предмета — знают, что во всех архивах и библиотеках всех стран, не исключая и искони педантичной Германии, беспорядков в архивах на протяжении последних столетий было неисчислимое множество. Впрочем, что говорить о прошлом — в наши дни подчас уничтожаются важнейшие документы едва ли не вагонами — и ничего... А Пернов, между прочим, хотя и имел ливонское прошлое, но ко временам Дабелова уже давным-давно благополучно пребывал в составе Российской империи, и порядка там было не многим более, чем в иных ее губерниях.
Как свидетельство поддельности Списка Дабелова рассматривалось даже время его обретения — первая часть ХIХ в. Действительно, конец ХVIII — начало XIX в, часто называют эпохой романтизма в историографии. Это время ознаменовано появлением многочисленных знаменитых фальсификаций. Макферсон в Англии, Ганка, Линда и Коварж в Чехии,
254
Сулакадзев и Бардин в России — имя им легион, едва ли не каждая страна, каждая нация стремилась обзавестись в ту пору собственными древностями и на этом поприще подвизались многие великие поддельщики.
Однако при внешних различиях в творениях названных мистификаторов четко выделяются и общие, присущие им все черты. Это проявляется, в, первую очередь, в выборе объектов фальсификации — эпических памятников древнейшей истории народов. (Увлечения эпосом был не чужд даже А. И. Бардин — наиболее «коммерческий» мистификатор: им было изготовлено не менее четырех списков «Слова о полку Игореве». Впрочем, справедливости ради надобно сказать, что московский купец не изобретал новых памятников, а всего лишь «тиражировал» уже известные). Избранный объект подделки диктует и соответствующий стиль — «открытие» непременно подлинника, в крайнем случае максимально древнего списка фальсифицированного памятника. А этим уже определяется и совокупность средств и приемов подделки: пергамен как носитель текста, имитация древнего письма, нарочитая архаизация языка и т. п. Общими, наконец, являются и мотивы, в силу которых тот или иной субъект решался мистифицировать учебный и политический мир: это обостренная потребность удовлетворения честолюбивых (подчас на редкость даже тщеславных) личных устремлений, не имеющих выхода в других сферах деятельности и стимулируемых общественны-ми «настроениями».