Если суммировать все вышесказанное, очевидно будет, что Дабелова нельзя считать фальсификатором Анонима хотя бы потому, что для изготовления подобного документа он не располагал соответствующими познаниями. Да и в житейском плане Дабелову также не было резона ставить под сомнение всю свою дальнейшую карьеру и научное имя изготовлением подделки; как исследователь, Дабелов и до открытия Анонима пользовался достаточной известностью в ученых кругах и России, и Европы. А в среде немецкой профессуры наряду с развитым корпоративным духом традиционно культивировалась щепетильность в выборе средств и методов научных разработок,
Но кто же тогда? С. А. Белокуров допускал как альтернативу, что отличавшийся изрядной доверчивостью Дабелов (именно таким образом он охарактеризован своими первыми оппонентами в «Галльской всеобщей литературной газете») был введен в заблуждение кем-то из предприимчивых мистификаторов. Как установлено ранее, автору подделки были необходимы знания лингвиста, историка-источниковеда широкого профиля, психолога, причем во всех этих отраслях он должен был проявить себя не дилетантом, а специалистом высокой квалификации. Мне лично неизвестен такой человек, живший в конце ХVIII — начале ХIХ в. в прибалтийских пределах и столь счастливо сочетавший в себе все названные качества, да еще вдобавок и тесно связанный с архивами (а без этого весьма затруднительно было бы «организовать» находку). Думаю также, что следует исключить и мысль о «кооперативе» из нескольких лиц, объединившихся для изготовления подделки: одно дело соединение усилий при фальсификации национальных древностей для подогрева националистических устремлений (как то было в Чехии) и совсем иное — для создания фальсификата из любви к искусству.
Более того, я склонен полагать, что на рубеже ХVIII — ХIХ вв. «убедительная» фальсификация такого памятника, как Записка Анонима, была вообще невозможна; развитие науки к 1820-м гг. еще не достигло того уровня, который позволил бы и правильно подобрать материал, должным образом его интерпретировать, и, наконец„ синтезировать текст, где отсутствовали бы явные нонсенсы, текст, вызывающий доверие не только у современников подделываемого памятника, но и в достаточно отдаленное время. Вероятность случайного совпадения всех выведенных выше граничных условий достоверности представляется совершенно ничтожной. Попытка же всякого иного объяснения неизбежно сведется либо к допущению существования некоего гениального фальсификатора, способного на многие десятилетия вперед
258
предвидеть как тенденции развития критики источников, так и новые открытия памятников истории и литературы, либо к доказательствам сложным и избыточно громоздким. Применительно же к источниковедческой гипотезе чрезмерная сложность не тождественна достоверности. (Уместно сказать, что именно внешняя простота суммы гипотез С. А. Белокурова относительно царской библиотеки, подкрепленная к тому же авторитетным свидетельством многих источников, способствовала широкому распространению его воззрений. Иное дело, что простота гипотез С. А. Белокурова покоилась на целом ряде ложных посылок и тенденциозной интерпретации источников. К слову, собственно источниковедческая «кухня» С. А. Белокурова, простая и открытая на первый взгляд, на деле достаточно трудна для понимания даже специалистом.)
Но если конец ХVIII — начало ХIХ столетия как время составления Записки Анонима отпадает, то не могла ли она быть сфабрикована в более раннии период, например, в том же ХVI в.? (Период от первых десятилетий ХVII в. и вплоть до последней четверти ХVIII в. я склонен исключить из рассмотрения сразу же, поскольку слишком узки были возможности получения необходимой для изготовления подделки информации). Не был ли автором подделки кто-либо из немцев — современников Грозного?
При таком допущении автоматически отпадают два из четырех граничных условий технического исполнения документа — именно условия (б) и (г) и легко объясняются оставшиеся. Современник Грозного мог узнать о допуске ливонцев в царскую библиотеку хотя бы со слов Веттермана и его спутников (пусть даже через третьи-четвертые руки). Причастность автора к дипломатическим сферам, знакомство его с русскими пленными или эмигрантами, контакты с западными авантюристами типа Таубе и Крузе, Штадена и другими позволили бы ему получить достаточно многообразную информацию о России той поры, о личности царя, о его запросах. Возможность получения подобных сведений значительно облегчалась бы при сравнительно долгом пребывании самого автора подделки в России, что вероятно. В этом случае наиболее сложным для исполнения оставался должный подбор авторов и сочинений для включения в текст Записки. Здесь фальсификатору ХVI в. действительно требовались незаурядные филологические познания (ибо одно дело зафиксировать, хотя бы и по памяти, однажды увиденное и совсем иное — составить подобный список «на пустом месте»). Т. е. выведенные выше граничные условия обеспечения достоверности были для автора ХVI в. (если принять ряд оговоренных допущений) вполне достижимы.