Из Любека тяжелый месячный переезд морем до Ревеля(12) (Колывани), что «выше Пскова». В Ревеле особенно трудно пришлось Андрею Фомичу, брату Софьи. На его обязанности,
61
как это можно положительно утверждать, лежало наблюдение за целостью и сохранностью отцовских сундуков с книгами царской и патриаршей библиотек.
Их сперва надо было выгрузить с корабля, а потом погрузить, по примеру отца, на 70 подвод. [...]
В Ревеле тевтонские рыцари(13) оказали принцессе прием от имени города,
Сухопутный переход каравана Софьи от Ревеля до Пскова оказался трудным и потребовал месячного срока; только 11 ноября Псков увидел у своих стен знатную путешественницу.
На пути к Пскову лежал Юрьев; здесь царевну встретили послы великого князя.
ШЕСТВИЕ ПО МОСКОВИИ.Наконец, наша царевна в Пскове.
«И посадники Псковские и бояре, вышедши из насадов и наливши кубци и роги злащенные с медом и с вином, и пришедши к ней, челом ударила... И приемши ея посадник с тою же честию и в насады и ея приятелей и казну...»(14)
Что за казна у бесприданницы, самое путешествие совершавшей на позаимствованные у апостольского престола «крестоносные» деньги? Что за казна, специально для доставки которой в Москву пришлось доставить из Италии свыше полусотни лошадей? Что за казна, о которой даже большинство свиты царевны не имело никакого представления, допуская лишь догадки, что там — неведомые ценности византийских царей да царский гардероб принцессы. Тогда, кроме избранных, никто и догадываться не мог, а мы-то твердо знаем, что там действительно находилась казна, какой мир не видел,— бесценное ядро древних византийских библиотек, царской и патриаршей. [...]
В Пскове Софья (ставшая так называться, как отмечено, по вступлении на русскую землю), вдруг сбросила маску, подчеркнуто-демонстративно, словом и делом заявляя себя стопроцентной православной христианкой.
Сопровождающий Софью папский вероучитель епископ Антоний был, как говорится, «выбит из седла», он только разводил руками, шепча про себя: «Прощай, хозяйские горшки...» Вверх тормашками полетели и «отеческие», но себе на уме, наставления папы и двусмысленные («секретные») внушения Виссариона. По всем церквам псковским пошла Софья «иконы лизать», усердно ставя свечи, с благоговением стала подходить под благословение русского духовенства... [...]
Папский легат Бонумбре являл собою зрелище «рьщаря печального образа» в своем парчовом облачении, в митре, перчатках и с латинским распятием в руках. Он вызывал всеобщее удивление, а когда осмелился не почтить иконы по-
62
православному, то вызвал негодование. Софья, однако, принудила легата подчиниться православному обычаю. С этого момента Рим был забыт и отвергнут: русское православие одержало блистательную победу.
После торжественного богослужения город устроил в честь царевны пир: хмельной русский мед лился рекою!..
Софья была искренне тронута: казалось, будущее ей улыбалось. Покидая Псков, от души благодарила псковичей, обещая им свое заступничество перед великим князем.
В Новгороде внешне тот же энтузиазм, такие же празднества, но — из страха перед Иваном: ведь тот уже протягивал руку к такой его святыне, как вечевой колокол. Но Софья торопилась в Москву — на трон!
Следы ее пути до последней остались в русских летописях.
Вот поезд Софьи уже у стен Москвы.
Гонцы донесли великому князю, что папский легат Бонумбре приказал нести перед собою латинский крыж (крест)— привилегия, предоставленная легату папой. Великий князь экстренно собрал совет: говорили разное. Одни — не обращать внимания, дескать, маловажно; другие опасались скандала, припомнился им митрополит Исидор. Великий князь — к митрополиту (тогда был Филипп)(15). Тот — решительный протест. «Манифестация латинства в сердце России! Да если он войдет в одни ворота, я выйду в другие!..»
Бонумбре предложили убрать крест. Легат уступил, и торжественный въезд Софьи Палеолог в Москву, на трон, совершился мирно и достойно.
Это было 12 ноября 1472 г. Москва была уже в зимнем уборе. Софья привыкла к внешнему виду русских сел и городов, и своеобразная восточная экзотика Москвы произвела на нее скорее доброе впечатление, Боялась она только пожаров, о которых ей так много говорили.
Деревянные, под снегом, лачуги, однообразные ряды лавок и пожарища, много пожарищ... Кое-где виднелись купеческие особняки с каменными подклетами. Последние — они видела-огню пожива, книги некуда спрятать! Даже царственный полукаменный Кремль был мало утешителен*. Тревога царевны за судьбу драгоценных книг все возрастала. Разочарованный виденным, ее брат Андрей лишь подливал масло в огонь своими страхами.