— Ты со мной заигрываешь или как?
— Смелости не хватит.
— Потому что это было бы неразумно.
— Наслышан.
— Вот так-то.
Еще с минуту ничего не происходило. Ширли чувствовала, как тикают ее наручные часы; чувствовала через столешницу, как компьютер пытается вернуться к жизни. Внизу послышались шаги двоих. Харпер и Гай. Интересно, куда они, подумала Ширли.
— Теперь, когда мы установили, что я с тобой не заигрываю, можно поговорить?
— О чем?
— О чем угодно.
Она мрачно посмотрела на него.
Маркус Лонгридж пожал плечами:
— Нравится тебе это или нет, но мы с тобой в одном кабинете. Хуже не станет, если сказать что-то, кроме «закрой дверь».
— Я никогда не говорила тебе «закрой дверь».
— Ну или что-то в этом роде.
— Вообще-то, мне нравится, когда она открыта. Тогда нет ощущения, что сидишь в тюремной камере.
— Отлично, — сказал Маркус. — Видишь, вот мы и начали разговор. Ты сколько в тюрьме отсидела?
— Знаешь, у меня нет настроения. О'кей?
Он пожал плечами:
— О’кей. Но до конца рабочего дня осталось шесть с чем-то часов. И двадцать лет до пенсии. Если хочешь, можно провести это время в молчании, но тогда один из нас сойдет с ума, а другой станет психом.
Он склонился над клавиатурой.
Внизу хлопнула дверь. Экран компьютера Ширли вспыхнул синевой и, поразмыслив, снова отключился. После попытки завязать разговор отсутствие общения звучало пожарной сиреной. Часы Ширли вибрировали. Ничего не поделаешь, придется сказать.
— За себя говори.
— О чем?
— Двадцать лет до пенсии.
— Ну да.
— А мне до пенсии лет сорок.
Маркус кивнул. На его лице ничего не отразилось, но внутренне он ликовал.
Он умел распознавать начало.
В Рединге Джексон Лэм отыскал начальника вокзала и с видом рассеянного профессора обратился к нему. Глядя на Лэма, нетрудно было поверить в то, что он занимается научной работой: усыпанные перхотью плечи, зеленый джемпер в пятнах еды, пронесенной мимо рта, обмахрившиеся манжеты, торчащие из рукавов плаща, редкие русые волосы, зачесанные назад со лба. Лишний вес он явно приобрел, просиживая штаны в библиотеках, щетина на щеках свидетельствовала о лени, а не о следовании моде. Он чем-то напоминал Тимоти Сполла[2], только с плохими зубами.
Начальник вокзала объяснил ему, как пройти в автобусный парк, и через десять минут Лэм снова выступал в амплуа рассеянного профессора, на этот раз с ноткой скорби.
— Мой брат, — сказал он.
— Ох… Мои соболезнования.
Лэм смиренно отмахнулся.
— Нет-нет, это ужасно. Я вам сочувствую.
— Мы много лет не общались.
— Ну, от этого еще хуже.
Лэм, не имевший своего мнения на этот счет, согласно покивал:
— Да, да, конечно.
С затуманившимся взглядом он словно бы припоминал воображаемый эпизод из детства, когда братья, исполненные абсолютной братской любви, еще не догадывались, что неумолимое время вобьет между ними клин и что, повзрослев, они прекратят общение, и все это для одного из них оборвется в автобусе, в оксфордской ночи, где его настигнет…
— Сердечный приступ?
Не в силах вымолвить ни слова, Лэм кивнул.
Начальник автобусного парка сокрушенно покачал головой. Того и гляди, пойдет дурная слава — пассажир умер в автобусе. С другой стороны, компания за это не в ответе. Вдобавок на трупе не обнаружили билета.
— Мне хотелось бы…
— Ну конечно…
— А в каком автобусе это произошло? Он сейчас в парке?
На открытой стоянке было четыре автобуса, еще два стояли в гараже, и начальник парка точно знал, какой из них невольно стал катафалком, — тот, что был припаркован в десяти метрах от них.
— Мне хотелось бы в нем посидеть, — сказал Лэм. — На его месте… понимаете ли.
— Не совсем…
— Я не то чтобы верю в жизненную силу, — объяснил Лэм дрогнувшим голосом, — но и не то чтобы не верю в нее… не поймите меня превратно.
— Да-да, конечно.
— Если вы не возражаете, я просто посижу чуть-чуть там, где он сидел, когда… когда скончался…
Не в силах продолжать, он обратил взгляд на кирпичную ограду и на офисное здание за ней. К реке летела пара казарок, печальными криками оттеняя скорбь Лэма.
Во всяком случае, так показалось начальнику автобусного парка.
— Вон тот, — сказал он. — В нем все и случилось.
Лэм оторвался от созерцания небес и окинул начальника благодарным невинным взглядом.
Ширли Дандер потарабанила по капризному монитору кончиком карандаша и, не добившись никакой реакции, положила карандаш на стол. Карандаш стукнул о столешницу, а Дандер коротко, шумно выдохнула, выпятив губы.
2