Юрий Иваниченко
МЕРТВЫЕ МОЛЧАТ
1
Внезапно, как всегда это бывает беззвездною ночью, залопотал-захлюпал дождь. Несколько минут было слышно, как он пробирался сквозь кроны и барахтался в кустах, да еще едва-едва можно было различить торопливые шаги.
И вдруг четко и резко хлестнул выстрел, с оттяжкой — шум падения и еще выстрел, а за ним — короткие, прерывистые, как бы удивленные стоны. Дождь замер — шаги, быстрые шаги, неровный топот тяжелого бега, болезненный, обреченный вскрик, хрип и какая-то судорожная возня, словно конвульсии раздавленного насекомого.
И — вновь лепет и перестук дождевых капель по невидимым кронам невидимых деревьев.
Рокот мотора, слабые всплески шин в первых лужицах, длинные конусы света: из-за угла выкатился автомобиль. Замедлил ход, объезжая неподвижные тела, а мгновение спустя взревел мощным мотором, вывернул на мокрый асфальт освещенной улицы — и скрылся вдали.
Эхо выстрелов еще блуждало меж стен, плескалось по черепичным кровлям, но долго ли? — растаяло без следа.
Впрочем, нет: не прошло и пяти часов, как эхо ожило, раскатилось телефонным звонком в полусотни километров от места событий. В гостиной квартиры Матвея Шеремета.
На четвертом сигнале хозяин откликнулся:
— Слушаю, Шеремет.
— Матвей Петрович, это Сагайда, майор Сагайда, из Узеня. Вы меня помните?
Помнить-то Шеремет помнил, но бросил в трубку едва ли не резче, чем следовало бы ожидать от человека, ни свет ни заря выдернутого из постели:
— Чем обязан?
— Я должен предупредить: сегодня к нам приедет Вадим Осташко, он ведет дело…
— Знаю, — Шеремет резко прервал абонента, — а вот вам это знать ни к чему… Так это — Вадим? И что вам взбрело звонить мне?
— Я бы не стал. Но Вадима нет дома…
— Уже нет? — переспросил Матвей Петрович, разглядывая в полутьме циферблат настенных часов.
— Скорее, еще нет. Но ведь он зайдет в прокуратуру перед отъездом?
— Надеюсь, — бросил Шеремет; придерживая трубку плечом, он откупорил «Боржоми» — а стакана поблизости не оказалось.
— Здесь ситуация: сегодня ночью убит его подследственный… С женой.
— В камере?
— Нет, на улице. Он был на подписке… Георгий Деркач…
— Помолчи-ка минутку, — приказал Матвей Петрович.
Сделал несколько глотков прямо из горлышка, потом прихлопнул жестяную крышку и распорядился:
— В половине десятого жди нас в Маловидном. У Явдохи.
— Принято, — похоже, что с облегчением отозвался майор.
Не дожидаясь отбоя, Матвей Петрович бросил трубку.
Черт знает что.
Шеремет совсем не любил неожиданностей. А ведь работа, собственно говоря, складывалась именно из них. Все остальное, чем занимался следственный отдел облпрокуратуры, было только оформлением, приведением в соответствие с законом и систематизацией последствий. Ну, еще немножко — профилактикой, предупреждением этих самых неожиданностей.
Пустые хлопоты.
А сюрпризы год от года раздражали все больше, какими бы они ни были.
Наверное, уже начал сказываться возраст. Ей-же-ей, все больше Матвею Петровичу хотелось устойчивости. По крайней мере, в чисто бытовом плане. Вставать — вовремя, а то и на пять минуток позже, и чтобы к завтраку ожидали, и свежая газета уже лежала на столе; а по вечерам — в полседьмого домой, и чтобы домашние тапочки, семейный ужин и нечто благопристойное по телевизору… Неужели до пенсии об этом не стоит и мечтать?
А ведь пенсия, если по-серьезному, вовсе не так неизбежна, как, скажем, старость. Конечно, хоть какая-то, если дожить, в свое время будет, но кто сказал, что до нее Шеремет обязательно дотянет на своей должности или даже в своей системе? Что-то в последнее время стали они все меньше подходить друг дружке: система — Шеремету, а он — системе.
«А ведь на первый взгляд, — в очередной раз невесело думал Шеремет, торопливо укладывая командировочный минимум, — звездные часы настали…»
В самом деле, сейчас не то что признается, а прямо вдалбливается с самых высоких трибун все то, что столько раз пытался отстоять Матвей Петрович в ведомственных конфликтах, в спорах и стычках с тем же самым Лесовым. Кажется, все принято, все признано, все сделалось едва ли не общим местом: от безусловного равенства всех перед законом до безукоснительного соблюдения принципа презумпции невиновности. И никто вроде не против! Но почему-то реальность их областной жизни все перестраивалась не совсем так — и совсем не в таком темпе, как на телеостровах демократии. Право, казалось порой, что все там — инсценировка, правильная и талантливая, но лишь явление искусства, а жизнь — вот она, рядом и вокруг, а мы не знаем точно, что она такое, но точно знаем: это — другое, это — наше, и мы вынуждены это принимать, и хорошо, если хоть сможем когда-то объяснить, что же это на самом деле…