Проснулся. Окно настежь, холодный утренний воздух гуляет по комнате, Веретенников улыбается: "Вставайте, мон шер, завтрак на столе, и главный сюрприз ожидает с нетерпением!" Пропев куплет из оперетки, Веретенников исчез. Званцев привел себя в порядок, спустился. За столом все семейство, Лена с улыбкой пригласила сесть рядом, улыбнулся в ответ. Славная девочка... Такая могла появиться только во Франции сорок восьмого года, эдакая Козетта; или здесь, в поверженной России. Странно только, что никогда романы не рассказывают о детях контрреволюции. Пишущая публика почему-то полагает, что правда на стороне восставших. Никому не приходит в голову, что дворянские дети от удара или выстрела умирают точно так же, как славный Гаврош.
Столовая напоминала былое. Мебель начала века - тяжелая, устойчивая, она требовала сохранения и непреложности быта. Но - увы. На стене висела большая картина маслом, в золотой раме: женщина в кожаной куртке распялила рот в отчаянном крике. Она звала вперед, на врага в золотых погонах. Рука с маузером взметнулась к облакам. Юбка неприлично задралась. Женщина пыталась влезть на склон горы или холма, за ней, словно тараканы, ползли красноармейцы в одинаковых краснозвездных шлемах, с одинаково бессмысленными лицами и распяленными ртами. Сверкали штыки, казалось слышно, как лязгают затворы. Произведение называлось "Атака Перекопа".
- Кто же это написал? - спросил заинтересованно.
Хозяин улыбнулся смущенно.
- Местный художник... Он, видите ли, часто мучается зубами, и я не могу это убрать. Чревато.
- А вот и наш друг! - провозгласил Веретенников, поднимаясь навстречу высокому, носатому мужчине. Тот поклонился коротко, по-военному и широко улыбнулся Званцеву:
- Рад, Владимир Николаевич. Согласитесь - почти чудо... - Это был адъютант Миллера, собственной персоной. Неожиданность оказалась столь велика, что Званцев дар речи потерял. Между тем адъютант, широко улыбнувшись, продолжал извиняющимся голосом: - Я думаю, нас простят. Дело прежде всего. Владислав Дмитриевич великодушно разрешил нам побеседовать в кабинете... - И направился к лестнице.
Первым делом Званцев задернул шторы - черт их знает, этих чекистов. Взберутся на дерево, сфотографируют, лучше остеречься. Глупости, конечно, да ведь небереженого вертухай стережет...
Рассказывал адъютант долго и подробно. Плевицкую арестовала полиция, потом ее предали суду. Она ни в чем не призналась, как заклинание повторяла: "Я женщина, я певица, я ничего не знаю". Жестокая, но закономерная судьба. Кутепов, скорее всего, был сразу же убит агентами большевиков: в Сене нашли обезображенный труп, по всем приметам совпадающий с генералом. Те, кто еще верит в Движение, убеждены именно в такой смерти Александра Павловича. Миллер расстрелян. Такая же участь постигла Скоблина. Что до бесконечных провалов в Москве - это его, Скоблина, рук дело. Но остался один человек. Он был внедрен в Систему еще в двадцатом, после Исхода. Он-то и приложил максимум усилий для освобождения Званцева.
Помолчали. По манере и смыслу разговора Званцев понял, что бывший адъютант Миллера - профессиональный конспиратор и предположений от собеседника не ждет. Но трудно было не догадаться: пресловутый "Иван Мафусаилович", испортивший столько нервов и крови, конечно же, и есть тот самый благодетель. Вслух ничего не сказал, подумал только, что хотя и назвался чекист "Иваном", но был им разве что только в далеком библейском смысле, когда это распространенное еврейское имя в Иудее носили многие. Вот, даже ближайший ученик Иисуса, Четвертый Евангелист его носил. "Благодать Божия" оно означает. Красиво. И невозможно - да и зачем? отрицать, что спас белого офицера, лазутчика именно еврей, ни разу не изменивший однажды данному слову. Загадка все же...
- Я сегодня в церковь пойду, помолюсь о его здравии и благополучии, сказал Званцев.
Адъютант покачал головой:
- Побуждения понятны, разделяю, но... - Улыбнулся сочувственно, отчего лицо - узкое, с большим носом, недоброе - вдруг обрело мягкие, даже странно-проникновенные черты. - Мы мгновенно ощущаем себя причастными Господу, - сказал тихо, - если чувствуем рядом братьев и ближних... Молитесь здесь. Вот икона.
В углу, в неверном проблеске лампады черно и бездонно смотрел креститель Руси, Равноапостольный князь Владимир. "С руки..." - подумал Владимир Николаевич и опустился на колени. Странно, что вечером не заметил иконы, ну да ладно.
Молился долго. О спасении России. О благополучии и светлом духе оставшихся борцов. О неведомых и храбрых помощниках Движения. О рабе Божьем Иоанне, пусть он и другой веры. Но если два человека борются за одно - вера у них общая. Боковым зрением Званцев видел адъютанта. Тот стоял сбоку, за спиной и тоже крестил лоб. Губы едва заметно шевелились, один раз Владимир Николаевич уловил слово "воздыхание" и понял, что творится молитва за упокой убиенных. Дождавшись, пока Званцев положил последний поклон, адъютант сказал:
- Поговорим о деле. Насколько я понимаю, разгадка найдется только в Екатеринбурге. Я думаю, что мы с вами изучим труды Соколова и Дитерихса, предметно, подробно, внятно и, если не найдем теоретического ответа на главный вопрос, - решим, что делать дальше. А пока - за работу.
- Прошу прощения... - Званцев повернулся к иконе и перекрестился. А... как именно погиб Евгений Карлович? Поверьте, мне это важно.
Адъютант помрачнел.
- Дело не в том, что мы вам, упаси Господь, не доверяем. Но вы же понимаете: подобные сведения сразу же проливают свет на источник информации. Я работал с этим источником... Ладно. Генерала привезли в крематорий. Это новейшее изобретение большевиков. Они ведь дети прогресса...
- Со... жгли? - едва выдавил Званцев.
- Сожгли. Мертвого. Там... предбанник есть... Трупы приготавливают к закладке в печь. Так вот: всех без исключения именитых обреченных - и наших и своих они привозят глубокой ночью в этот крематорий, заводят в предбанник и... стреляют в затылок. Потом - в печь... Теперь - к делу.
...Званцев был знаком с Николаем Алексеевичем Соколовым, следователем. Считал, что этот внешне невзрачный человек совершил подвиг. Преследуемый агентами ЧК, он сумел вывезти материалы расследования об убийстве бывшей царской семьи в Европу и почти ничего не потерял, хотя в Харбине был на волосок от гибели: агенты ЧК пытались украсть материалы следствия.
Для встречи с Соколовым Званцев приехал в Сальбри по поручению Кутепова. Генерал желал знать мнение Соколова: мог ли кто-нибудь из Романовых, тех, что были вывезены в Екатеринбург и Алапаевск, тех, что были заключены в Петропавловскую крепость, - остаться в живых. Уже тогда, задолго до своей гибели, Кутепов интересовался этим - вопреки всеобщей убежденности эмиграции в том, что Романовы живы, а большевики играют свою, пусть непонятную пока, игру.
...Николая Алексеевича нашел в саду, бывший следователь старательно подстригал деревья. Изложил просьбу Кутепова, Соколов взглянул пронзительно своим единственным черным глазом, бросил без усмешки:
- Чушь. Мертвы все. Надобно бесконечно не понимать природу жидомасонства и его ветви - большевизма, чтобы верить в спасение семьи. Жидомасоны! - глаза Соколова сверкнули. - Дело даже не в показаниях свидетелей, вещественных доказательствах. Дело в том, что человеконенавистническое учение и такая же практика никак не могли пощадить. Исключено. И вообще должен вам сказать: я - изучил историю этого вопроса. Мне говорят: ты сошел с ума! Нет! Нет и нет! Все пронизано! Все схвачено!
"Старая песня... - равнодушно подумал Званцев, вслушиваясь в хрипловатый, нервно вибрирующий голос Соколова. - Возразить? А толку? Это типический идефикс, навязчивая идея, ему теперь что ни скажи - отринет без раздумий. Неужели мы все такие слабые, мягонькие, Господи... Микробы жидовские нас жрут без пощады, всю жизнь виноватых ищем... Получается природные неудачники мы? Ну нет..."