Выбрать главу

Направился к театру. Еще накануне Лукоянов попросил непременно быть на "диалоге" (так выразился) с "двойниками". Сказал, пряча глаза:

- Малейшая неувязка - и нам всем карачун. Но не это главное. Хорошее дело погубим.

Ильюхин не удержался, спросил, подавляя готовую вот-вот прорваться злость:

- Чем же оно хорошее, товарищ Федор? Разве можно губить безвинных только лишь ради спасения многих? Оно, конечно, так, может быть, но ведь безвинные эти должны пойти на смерть осознанно, во имя общего нашего дела, революции нашей! А не обманом. Не прав я?

И Лукоянов на этот раз взгляда не отвел.

- Прав. Только как иначе? Мы - люди государственные. У нас - приказ. Как быть?

- По совести, думаю... - произнес без напора. - Я в том смысле, что надо дело сделать, а способ мы уж как-нибудь найдем?

Лукоянов нервно рассмеялся.

- Наивный ты, Ильюхин... А когда царских слуг ни за что ни про что порешил? О чем мечталось, а, матрос? - Взгляд его сделался тяжелым, непримиримым. - А когда Таньку, полюбовницу свою? Или, к примеру, секретного нашего работника с бородавками? Я уж молчу, Ильюхин, но ты чего-то заговорил не по делу...

"Знают, все знают..." - неслось в голове, но почему-то без малейшего страха. Догадался: раз сразу не воспользовались - значит, выжидают. Ладно.

- Человек меняется, Федор. Все меняется, становится другим. И я другим стал...

И снова прищурил глаз Лукоянов.

- Из-за Марии Николавны, я думаю? Да ты не ярись, сведения верные...

"Все же этот гад Медведев не угомонился... Убью!" - Лицо налилось, губы прыгнули, Лукоянов заметил и улыбнулся.

- Ладно. Сердцу не прикажешь. Враг, друг - а сердце - оно позвало, и ты пошел... Нет. Не Медведев это. Ты, Ильюхин, еще слабо владеешь азами оперработы, и твой наставник Кудляков не слишком тебя образовал. Но это я так, чтобы ты не задавался. Юровский ни о чем этом пока не знает. И будем надеяться, ладно? И успевать...

Что можно было возразить этому проницательному и умному?

- Ладно, - сказал примирительно, но понял: жизни остается, пока дело делается. А потом... Эх!

Пришли в театр, в той же самой комнате чинно сидели на стульях двойники и тихо переговаривались о чем-то. Зоя стояла у окна и нервно курила папироску.

"Войков, поди, снабдил... - подумал Ильюхин. - Снабженец хренов..." Но вслух ничего не сказал.

- Внимание, коллеги... - Зоя погасила окурок о каблук. - От вас требуется сочувствие, послушание и сугубое молчание. Рот не открывать ни при каких обстоятельствах! Кто бы и о чем бы вас ни спросил - вы, молча и не мигая и глаз не отводя, смотрите и молчите!

- К примеру, я - мигаю все время... - тихо сказала одна из девиц, "Мария Николаевна".

- Я - о максимально возможном. Но если кто-то мигает - это ничего. Прошу вас... - Она повернулась к Лукоянову.

- Товарищи... - начал тот и поправился: - Господа, конечно, вы уж извините великодушно, я оговорился. Семейство купеческое никак не может обозначаться большевистским словцом... Ладно. Вам уже показали кино?

- Никак нет, - отозвался тот, кто напоминал Николая.

- Прошу!.. - позвал Лукоянов, и в открывшуюся дверь внесли кинопроектор на треноге, около него засуетился некто в рыжем пиджаке, второй, одетый более скромно, повесил на гвоздик небольшой полотняный экран. Окна занавесили, застрекотал аппарат, и на экране появилась...

...семья Николая Второго. Вот он сам сидит за столом и весело обсуждает что-то со своей царственной супругой, вот дочери - они элегантно танцуют какой-то медленный танец, а вот и наследник - он играет с собакой. Эту или похожую Ильюхин видел многажды в комнате княжон...

Отодвинули портьеры, зажгли свет.

- Н-да... - почесал в затылке глава семейства и повернулся к домочадцам. - Вот это - да-а...

- Как на картинках! - захлопала в ладоши одна из дочерей.

- Мое платье и бриллианты как-то бедны... - капризно оттопырила нижнюю губу супруга, а мальчик высоко подпрыгнул и закричал:

- Когда можно будет - я в классе расскажу, и все сдохнут от зависти!

- Расскажешь... - удовлетворенно кивнул Лукоянов. - Господа, нам требуется не просто послушание - сопереживание требуется. Вы ничего не играете, вы жи-ве-те, понятно? Мы доверяем вам, вы доверяете нам. И дело сделано.

- А... А не тайна - в чем смысл... Как бы - дела? - снова вступил глава семейства.

Они ни о чем не подозревали. Завораживающий голос Лукоянова и напористый - Зои уже убедили их, доказали, объяснили...

- От вас секреты! Никаких, - выкрикнул Лукоянов. - Дело в том, что газеты и журналы в Европе и Америке пытаются оболгать молодую советвласть, которая пока еще никому не сделала зла - кроме, конечно, истинных своих врагов. Пишут, говорят, рассказывают, что Романовых, всех, детей и женщин в том числе - расстреляли, убили, закопали! И мы решили: инсценируем расстрел - с вами, конечно, потому что настоящим Романовым такое предложить нельзя, они не поймут, воспитание не то, а потом... - глаза Лукоянова засияли неземным светом, - а потом мы покажем это "кино" на западе. Мы поспособствуем тому, чтобы эту пленку, ну, не эту, конечно, которую вы сейчас видели, а другую, которую нам еще предстоит создать, как бы похитили, украли агенты мирового империализма и радостно доставили на Запад! Вот, мол, какие изуверы и звери эти большевики! И когда идиоты и капиталистические враги насладятся - мы им предъявим живых Романовых! Это будет крупнейшая победа советвласти в идеологической схватке с империализмом! Ну как? - Лукоянов обвел присутствующих гордым взглядом.

- Н-да... - пожевал губами глава семейства. Вид у него был крайне ошеломленный. - Задумано как бы и здорово, но как же мы просто так? От фонаря, что ли?

Теперь все ясно. Ясно, и Бог нам всем судья. Потому что такой подробный, до живота и пяток, рассказ о предстоящем свидетельствует о самом страшном: в живых не останется ни единого человека! Кто ж допустит, чтобы мальчик этот потом в своем классе распространял ужасающие "небылицы" о правительстве рабочих и крестьян? А сгорят они, дурачки, на самом простом. Купеческом. Ох, Зоя-Зоя... Если это ты, медноволосая, нашла и привлекла к сотрудничеству этих несчастных - ты умна до облаков и выше, много выше...

- Значит, так... - начала Зоя, раскладывая на столе замшевые объемистые мешочки. - В каждом - по пятьсот золотых десяток царской чеканки. Это рабоче-крестьянская власть выделяет каждому из вас за помощь. Двести пятьдесят отсчитаете прямо сейчас и возьмете с собою, а остальные после съемки сюжета, я хотела сказать - того, о чем рассказал товарищ. Согласны?

Семейство стало переглядываться, шептаться, наконец глава поднялся со стула.

- Мы согласны. А что такое "сюжет", дамочка, мы с пониманием-с. Романы и мы читаем, да...

Когда вышли на Главный проспект, Лукоянов спросил:

- Ну как?

- Ловко... - мрачно отозвался Ильюхин. - Золото, половина, все равно никуда не денется, а вторую половину вы ведь им не отдадите?

- Это... почему? - помрачнел Лукоянов.

- Это потому, что некому будет...

Лукоянов посмотрел растерянно:

- Допёр? А я тебя салагой считал. Ладно. Жизнь для того и дана, чтобы непрестанно наматывать на ус. Только - нишкни.

- Нишкну. А... совесть?

- Каждому из нас... Или почти каждому придется жить со всем этим до самой смерти... - вздохнул Лукоянов.

- Верно. Только одним - долго-долго, а другим...

Лукоянов встрепенулся:

- Ты... это о чем?

Молча махнул рукой.

Разошлись...

Вечером все рассказал Кудлякову. Тот выслушал с мрачным лицом, молча. Ильюхин удивился:

- Ну? Мнение твое? Я жду?

Взглянул пустыми глазами:

- Ильюхин, я готов умереть за них - и умру. А ты?

- Не... знаю... - растерялся. - Думаешь, всех, кто участвовал? Да?

- А ты как думаешь? Ты ведь уже начал соображать. Вот и притри к носу.

- А Лукоянова? - спросил ошеломленно.

- Ну, Федор уверен, что ему ничего не грозит.