Выбрать главу

Странно как-то говорил Юровский. Когда упомянул Дзержинского, почудилось Ильюхину - не столько в словах даже, в интонации, скорее, ничем не прикрытая издевка. К чему бы это?

- И что?

- Всё. Внутренних врагов поубавилось. Ты готовишься?

Пробормотал что-то нечленораздельное.

- Ну вот и готовься.

Ушел, на улице вдохнул свежего летнего воздуха - стало легче. Что же это тогда было, что? А вот что: телеграмма. Кодированная. Чушь какая-то по поверхности. А суть - она и совершилась. Дзержинский попытался взять власть. Устранить Ленина. Раздавить Брестский мир. Обменять семью. А теперь что же?

А теперь будет второй этап: некто попытается Владимира Ильича шлепнуть. Дзержинский - он такой... Он не отступит. И как же быть, товарищ Ильюхин?

Ленин... Святое святых. Самый великий, человечный, добрый. Правда, портит образ непримиримая уверенность: всё, что против рабочего класса, карается смертью. И кто не с нами - тот против нас. Молва - славная. А дела? Палаческие дела... Расстрелы повсеместно. Беспощадные, страшные... Этот человек одержим. Безнадежно одержим...

Но ведь ты как бы присягнул ему?

А тогда как же... она? Они все?

И вера в солнце Завета? И... ее очи? Очи... Как их забыть...

"Ладно, - сказал себе. - Я чую. Правду. Печенкой чую, к которой всегда обращаются все наши в самых трудных случаях. Что выше любви? Она ведь внутри нас, как Бог Вселенной? Тогда Ленин со своим строчащим "максимом" ничто. А Феликс... Наши желания, стремления пока совпадают. А там посмотрим..."

Утром приехала на дрожках игуменья Спасо-Ефимьевского монастыря. Ильюхин узнал ее: пожилая, пухленькая, шаг иноходью. Та самая, с явочной Кудлякова. Вошла, перекрестилась на красный угол (давно был пуст), протянула корзину, прикрытую чистым полотенцем. Юровский приоткрыл, мотнул головой: "Возьми". Ильюхин поставил подношение на столик в углу, но не открыл, хотя и любопытно стало. Но все разрешилось тут же.

- Я надеюсь, что государь и семья получат... это?

- Они совершенно нормально питаются, - сухо отозвался Юровский. - Вы бы лучше позаботились о наших рабочих. Им это - в самый раз.

- Так я могу надеяться?

- Можете. - Повернулся, ушел, Ильюхин двинулся следом. Зашли в кабинет, Юровский уселся под рогами, Ильюхин невольно прыснул в кулак.

- Ты чего?

- Да ведь, как... олень, - расхохотался Ильюхин.

Юровский посмотрел внимательно, но не было и тени обиды в его бездонных глазах.

- Молод еще... Я, знаешь ли, верный муж и отец. Мне рога не грозят. А ты... Ты сумей выбрать, когда срок придет. Или... уже выбрал?

Теперь взгляд сделался не то ледяным, не то каменным - видел такие глаза Ильюхин у статуй, на петербургских кладбищах...

"Неужто - знает? Неужто этот кобель без яиц Медведев все же донес? А этот возьми и поверь? Нет... Не должно. Это он просто так. Испытывает..."

И не отводя взгляда, без улыбки, равнодушно-равнодушно:

- Эх, Яков Михайлович... Я так думаю, что сначала надо зверя в берлогу загнать. Или пристрелить.

- Здесь ты прав. Не обращай внимания. Я просто так...

Снял с гвоздя кобуру с маузером, надел на ремень, затянул.

- Вели все яйца, которые в корзине, незамедлительно сварить. Вели Харитонову. Мне особенно приятно будет, если яйца эти приготовит царский кухмейстер, а?

И подмигнул.

Ильюхин отправился исполнять. Харитонова нашел на кухне. Он что-то готовил в окружении княжон. Ильюхин увидел Марию и застыл. Язык присох к небу, в голове стало мутно.

- ...плохо? - донеслось, будто из подвала. Встряхнулся, словно собака, выбравшаяся из воды, заставил себя улыбнуться:

- Благодарствуйте, я здоров. Я, собственно, к Ивану Михайловичу... Не отводя глаз от лица Марии, протянул корзину с монастырским подношением. - Комендант распорядился сварить.

- Пять или десять? - с деловым видом осведомился Харитонов, но Ильюхин не ответил. Теперь - от волнения, должно быть, он засмотрелся на бородавку с длинными-длинными волосами. Она украшала правую скулу повара.

- Так сколько же сварить? - повторил Харитонов.

- Приказано - все, - равнодушно сообщил Ильюхин и вдруг услышал смех: Ольга, Татьяна и Анастасия заливались хохотом.

- Он... он - что же... их... все... все... съест? - давилась Анастасия. От смеха она стала еще меньше и еще толще - так показалось Ильюхину. Татьяна вытирала слезы и была очень некрасива, просто очень. Ольга отвернулась, ее плечи подрагивали, значит - допек их товарищ Яков.

Мария не смеялась. Она грустно смотрела на Ильюхина и вдруг подошла и взяла корзину из его рук, повернулась к Харитонову:

- Иван Михайлович, сделайте, пожалуйста, как просят...

Харитонов мелко закивал:

- Да... Да-да, ваше... Мария Николаевна. Да! Через двадцать минут всё будет готово!

В дверях Ильюхин остановился:

- Спасибо, Марья Николаевна.

...Через двадцать минут он принес сваренные вкрутую яйца в кабинет. Юровский поднял глаза:

- Возьми хлеб и соль. Выезжаем через десять минут...

Спрашивать "куда" было бессмысленно. Да и зачем?

От ДОНа отъехали в десять утра, на Вознесенском и в переулке пусто, обыватели еще спят. Пролетка покачивалась на рытвинах, Юровский умело поводил вожжами, прицокивал и понукал чалую кобылу: "Ну-ка, Зойка, телись-двигайся..."

"И эта - Зоя... - с вдруг вспыхнувшей тоской подумал Ильюхин. Никакого тебе спасения. Одни Зои..."

Ехали минут пятнадцать, потом повернули направо, к Верх-Исетскому заводу, вскоре множество невысоких труб обозначило его присутствие...

А вот и две церковки белые появились, потом - черные избы, они по всей Руси одинаковые, и Ильюхин особого внимания на них не обратил. Дальше дорога пошла полями, изящно изгибаясь среди травы и посевов, потом въехали в лес. Был он смешанный: просматривались сосны и ели, вдоль дороги росли белоствольные березы. Ветер шумел в кронах, стало вдруг спокойно, а на душе даже и ласково, вольно, словно вдруг сбросил и с плеч и с души весь скорбный груз недавнего...

И еще час или немного больше скрипела пролетка на светлой дороге, потом Юровский прицокнул, потянул вожжу, и лошадь свернула в чащу. Здесь тоже была дорога, узкая, почти незаметная, но Яков Михайлович правил уверенно и вскоре чалую остановил. Огляделся, удовлетворенно хмыкнул:

- Здесь.

Ильюхин спрыгнул, размялся:

- Что "здесь", Яков Михайлович?

Ухмыльнулся:

- Нравишься ты мне, Ильюхин... Всю дорогу - ни слова! Молодец! Хрустнул пальцами. - Дорога эта ведет к Исетскому озеру. На его краю деревня. Называется - Коптяки. Крестьяне-рыболовы испокон веку ловили и коптили рыбу. Понял? Дальше. В этих местах множество заброшенных закопушек. Шахт, если по-понятному. Всяких. Есть и по десять сажен. Вот эта... Подошел к ограде из старых кольев, Ильюхин - следом. - Видишь? Глубокая?

- Смотря для чего...

По спине пополз холодок, мгновенно превратившийся в ледяную струйку. Всё понял, догадался, точнее... Прятать будет здесь. Трупы. Трупы будет складывать. Складировать, как говаривал боцман Полищук на крейсере "Диана"...

Только - чьи? Настоящие? Подложные? Не скажет ведь...

- А ты как думаешь?

Взгляд - совсем бездонный. Глаза ушли на затылок - две черных дыры. Они наполнены льдом...

- Трупы?

- Я и говорю - ты не глуп. Да. Трупы. Больше вопросов не задавай. За это мероприятие я несу личную ответственность. И этим сказано всё. Ты мне только помогаешь. Ты согласен с таким распределением ролей?

"Нет. Не согласен. Выкуси. Но ведь не скажешь ему? Бесполезно, опасно, глупо, наконец..."

- Согласен.

- Загляни. Туда. Верующие христиане называют такие места преисподней...

Заглянул. Точно: сажен пять-шесть, самое малое. И холодом веет могильным.

Юровский подобрал твердый ком, бросил в ствол. Донесся звук, словно от удара камня в стекло.

- Там лед. Оно и к лучшему. Не испортятся... - И улыбнулся. Лучше бы он не делал этого. Ильюхину стало страшно. - Ты обойди местность, проверь, а я пока приготовлю завтрак. Или обед - какая разница? Мы, револьюционэры, не замечаем времени, потому что мы - самые счастливые люди на земле...