- Я подумаю... - сказал искренне. Хорошо бы остаться. Только вот как? - А ты, значит, причастна? К справедливому возмездию?
- Возмездию? - удивилась. - Ты о чем?
- Да ведь так называют расстрел бывшей царской семьи? Слушай, да ведь как интересно! Правда, опасно. Но ты доверяешь мне?
- Глупости, - улыбнулась. - Если бы я участвовала в этом... взглянула исподлобья. - Да что интересного, Василий Сысоевич? Убили людей, детей. Что интересного? Гнусность, одно слово...
- Ладно, пусть так. Мне из моего Кременчуга мало что видно. Расскажи?
Она мало что знала - во всяком случае такого, чего бы сам не знал. Но вдруг мелькнула в малоинтересном разговоре (умело делал вид, что обмер от ужаса и поражен до глубины души) вспыхнувшей искоркой деталь.
- Я тут журнальчик прочитала... - взглянула с сомнением. - Ну, знаешь ведь как? От соседки к соседке всякая дрянь переходит по случаю. Журнальчик заграничный, там написано было - помню хорошо, - что после убийства этого им всем головы поотрезали и товарищу Ленину в Кремль отвезли. Вот ужас-то... Я к чему? Ходит ко мне в гастроном один дед - ну, лет шестидесяти пяти на вид, строгий такой, в костюме, при галстуке - он как-то пригласил меня в кафе. Я сразу поняла - для чего. Только зачем мне? Сам посуди: на что годен мужчина после пятидесяти? Извини, Василий Сысоевич, у меня собственный опыт. Ну, чтобы разговор завести, он начал плести про свою работу - он-де ответработник, при резиденции, значит...
- При какой же? - перебил равнодушно, Пелагея даже обиделась:
- Прерываешь на самом-самом... Простая резиденция. Совет Народных Комиссаров, вот!
- А он? Нарком?
- Не шути, Вася. Наркомы в гастрономы ни ногой. Спецраспределитель, понимаешь? Так вот, он буфетчик у них. А буфетчику поневоле слышны все разговоры. Он и говорит: один раз лично слышал, что где-то в Кремле хранятся... Ты не выдашь меня?
"Сысоевич" сотворил оскорбленное достоинство:
- Я-то? Я ведь делом доказал...
В глазах Пелагеи маслянисто расплылось воспоминание.
- Ладно. Головы ихние хранятся. Отрубленные. Как он эти слова произнес - я затуманилась и в обморок. Очнулась от того, что он с бутылкой шампанского надо мною хлопочет.
- Это как? - искренне удивился Владимир Николаевич.
- А это так, что не пожалел для меня целую бутылку заграничного шампанского! - с гордостью сообщила Пелагея. - Всю вылил! Я потом два дня стирала!
"Вон оно как... - лениво подумал. - А народная мудрость? На ловца, значит, и зверь бежит? Если, конечно... Она не секретный агент НКВД и не подставлена мне "товарищами"..."
- А что значит "уплотнять"? - спросил, зевая неискренне.
Она не заметила, вспыхнула:
- Ну, ты и фрукт... Я ему о событии - он о ерунде! Тебе что же, неинтересно о головах? Да быть такого не может!
- Э-э, головы... - взмахнул руками. - Миф. Ты, как бывшая гимназистка, понимаешь, что это означает. А вот уплотнение... Прежде мы такого не знали и теперь - в Кременчуге нашем - не наслышаны. Так что это?
Ответила не сразу, сказала:
- Ты - загадочный мужчина. Но этим и привлекателен. Москва закоперщица, понял? У кого много - отдать тем, кому тесно. Женись, Васечка, а? - прильнула, замурлыкала. - Женись - и тогда все твои печали рукой снимет! И мои, понимаешь?
"Жениться можно... - подумал вяло. - Однако наивно. Паспорт пройдет, зато позже, когда обстоятельства вынудят, так сказать, исчезнуть, - все установят мгновенно. Пойдут по следу. По приметам. Неграмотно это..."
- Милая-милая... - притянул к себе. - Разумеется! Но если ты делаешь мне серьезное предложение - мы не имеем права на ошибку! Надобно узнать друг друга. Получше. Чтобы потом не рыдать.
Она согласилась. Теперь следовало выждать день-другой и невзначай, за ужином или завтраком, вернуться к разговору. О головах. И старичке.
...Ночью Званцев проснулся и в некотором недоумении взглянул на храпящую по-мужски подругу. Вспомнилось дневное опасение: а если она подстава? Если... Вглядывался в милое лицо, к которому уже начал привыкать, в полные, сильные руки, волосы, разметавшиеся по подушке. Впечатляющая женщина... Волевая. И рассказ ее словно на заказ: Екатеринбург, семья, казнь, "головы" эти чертовы... Как это может быть? Совпадение? На ловца? Да. Такое случается. В жизни. Но разведка - это не жизнь. Это совсем другое. Это смертельная борьба с одной жизнью для торжества совсем другой. Здесь совпадений, везения - не бывает. А если и случается... Все подлежит тройной проверке. Итак: Климов - агент НКВД. Званцева отпустили с его квартиры с единственной целью: проверить версию? Какую? Да ведь понятно: любезную Пашу подбросили как на заказ. Значит... Значит, они знали - с чем он едет в СССР. От Миллера? Чепуха. Но ведь исчез Кутепов. Пропали многие другие. Есть секретный агент. Не внедренный - его бы раскрыли быстро. Завербованный. Этих ловить и ловить. Кто этот агент? И что ждет Миллера? Судя по всему - агент вхож к нему, получает информацию, заброска его, Званцева, не осталась вне поля зрения...
Предположим. Ладно. Теперь о другом: как проверить? Ведь в этой цепочке квартира Пашеньки была не радостным случаем, а запланированным мероприятием. Как они достигли желаемого эффекта? Просто: поместили нужную ему информацию на доску объявлений. Он и прочитал. Но ведь мог пройти совсем в другом месте, по другой улице? Стоп. Вот он, ключ к проверке. Немедленно на улицу и - просмотреть доски объявлений в разных местах. Совсем разных. Если прав - везде висит Пашино приглашение. Везде. Если эта их затея будет установлена - все. Пашеньке придется головку-то ли-кви-ди-ро-вать. И перевертыша этого, Климова, - следом. А потом проверить по эстафете, через Миллера: кому генерал доверил тайну заброски и, главное, ее цель?
Осторожно поднялся, Пелагея даже не пошевелилась, стало чуть-чуть стыдно: профессионально-ложные опасения. Хорошая женщина. А он, вместо того чтобы обнимать кустодиевское тело, спешит в ночь неизвестно зачем. Вгляделся в ее лицо, тихо поцеловал в лоб. "Поцелуй Иуды", - грустно подумал. Все люди как люди, только в деле противостояния - нелюди. Так надо, до поры...
По улицам вышагивал медленно, с достоинством, не оглядываясь, ощущая спиной, что наблюдения нет. Либо все чепуха и глупость, либо госбезопасность уверена в своих людях - Климове и Пелагее этой; даже не считает нужным "топать" следом. Итак, искомое перед глазами. Вот она, доска. И вот... Да, ее объявление. Они, поди, понаклеивали по всему городу. Не сдирать же... Да и уверены "товарищи": не допрет до гениального замысла НКВД. Не до того ему. Радость возможной победы мгновенно застит очи и - на тебе, спекся эмиссар.
Посмотрим.
На доске через восемь улиц объявления не нашел. Или тот работник, что клеил, - поленился, или...
Но "или" не было. Еще на двух улицах (находились на большом расстоянии друг от друга) нашел Званцев объявления Пелагеи о сдаче комнаты. И все бы ничего, но чекистов подвела обыкновенная для них самоуверенность. Ведь контрразведка работает на собственной территории, она не столь опаслива, это опыт доказывает. "Мы у себя дома, товарищи. Пусть они нас боятся!" Хороший довод... Итак, почерк, исполнявший объявления, рука, точнее, была разная! Если писала Пелагея - а кто же еще мог расстараться для нее, кроме нее самой? - если она самолично учинила все объявления, - тогда почему почерк трижды, по крайней мере трижды - разный? Только по одной причине: не она писала. За нее. Ее роль иная: оглоушить приятной, ожидаемой проблемкой, втянуть и - сдать. А уж те, переломав кости, вытащат на свет божий абсолютно все, что засело у лазутчика в голове. Все!
Вернуться и убить? Нет. Климов - важнее. На него рассчитывает Миллер, организация. Он прежде всего повинен смерти! Но ведь могут охранять лежбище гада? Нет. Вряд ли... Уверены в себе товарищи, ох как уверены...
Добрался пешком, взлетел на второй этаж. Мертвая тишина, только лампочка грязная под темным потолком свиристит, словно издыхающий сверчок тоненько-тоненько. Постучал. И еще раз - уверенно, значимо.
- Кого принесло... - хриплый голос. - Спать не даете...