- Давно, - злобно отзывается Кузовлева. - Мы также знаем, что ты, эта твоя Таня и вы... - смотрит на Серафиму. - Так уж получается - подпольный центр белогвардейщины.
- Девочка милая... - укоризненно качает головой хозяйка. - Меня зовут Серафима Петровна. Ты, я знаю - Зоя. А ты - Федорчук Геннадий. Вот и познакомились.
- Мы не знакомиться пришли, - бросает уверенно Федорчук (Лаврентий Павлович, никак не меньше. Сволочь...) - Мы пришли поставить точку и вызвать НКВД.
- Ну, НКВД еще рано... - улыбается Серафима Петровна. - Впрочем, вы хоть посвятите - за что? Не так обидно будет...
Кузовлева надувается, как шарик с майского праздника. Нервно, ненавистно выплевывает слова, и я вдруг понимаю, что даже по нынешним, как бы уже упрощенным, против недавних, временам того, что она говорит - ну, если и не достаточно, то уж во всяком случае - много.
Из сказанного следует: семья Лены - не семья вовсе, а случайные люди, которые пригрели Лену, чтобы использовать в своих контрреволюционных целях. Эти "родители" успели скрыться, Лену же удалось задержать. Однако в спешке были забыты крайне важные вражеские документы, и Лена, не имея опоры ни в ком, кроме потенциального врага Дерябина, сумела передать последнему пакет с этими документами. Для передачи была привлечена девочка и вовсе не из "того же самого дома, где жила Лена" - как показал на следствии Дерябин, а курьер организации, используемый втемную, по образу и подобию детей-героев времен Гражданской. Вот, теперь группа розыска в лице означенных: Кузовлевой и Федорчука "вышли" на еще "одно лицо".
- Серафима Петровна - это ваше настоящее имя? - бодро осведомляется Федорчук, вынимая из кармана блокнот и авторучку. Он собирается записывать "показания"...
А мне кажется, что никак не кончится ночной кошмар. Тяжкий бред...
- Ты, дурак, начитался журнала "Пионер" - о Павлике Морозове? - Мой голос дрожит, я понимаю, что сейчас, немедленно, свалю его со стула ударом кулака. Что бы потом ни сказал Андрей Федорович.
- Успокойся... - Серафима поглаживает меня по руке. - Продолжим, мне очень интересно... Да, это настоящее имя.
Федорчук записывает. Теперь спрашивает Кузовлева. Зоя. Какое похабное имя - в уличных частушках треплют с утра до ночи. Зою. И начальника милиции. Видимо, было что-то, когда-то. Ну, ясно: с другой Зоей. И неизвестным начальником. Они, кажется, любили друг друга. Но улица таких нежных слов не признает...
- Вы подтверждаете свою связь с Леной, ее окружением, а также контрреволюционной деятельностью... - Кузовлева в экстазе.
- Остановись... - мрачнеет Серафима Петровна. - Остановись. Теперь буду говорить я.
- Это еще по какому праву?! - кричит Федорчук. Они здорово вошли в свои роли...
- По праву хозяйки дома, - отвечает с достоинством. - Я расскажу вам чистую правду. Я по образованию - психолог. Объяснять долго и не нужно. Психологию, кратко, интересует состояние души человеческой и причины, это состояние породившие. Таня давно мучается. Боится. Я решила понять - что в основе вашего интереса к ней, к Сергею, к Лене... Мы живем в трудное время. Прежние ценности опрокинуты, новых пока нет...
Я вижу, как радостно улыбается Кузовлева, как строчит что-то в блокноте "оперуполномоченный" Геннадий. Тревожная и странная ситуация...
- НКВД выявляет врагов - тех, кто живет иначе, думает иначе. Тех, кто еще помнит Россию... - продолжает Серафима Петровна.
"Смелая женщина... - несется в голове. - Безрассудная. Здесь они нам ничего не сделают. Но, выйдя отсюда, - немедленно побегут с доносом. Неужели, Серафима не понимает..."
- И это бы все ничего, - но появились вы, - смотрит холодно, спокойно, уверенно. Н-да... - И я решила - с точки зрения своей профессии обосновать те процессы, которые теперь совершаются в ваших головах. Я решила собрать анемнез. У нас так же, как и в простой медицине: всегда надобно выяснить, откуда ноги растут.
- Какие... ноги? - Федорчук смотрит на Зою, та на него, оба продолжают слушать Серафиму, словно завороженные.
- Ноги - это ваша деятельность. Меня же интересовала почва. Ноги - они всегда произрастают на почве. Итак: путь, способ - один. Опрос. Так поступает каждый психолог. И я опросила...
- На каком... каком основании! - вопит Федорчук. - Права не имеете!
- Да, - сухо кивает Зоя. - Это уголовно наказуемо, знайте!
- Поговорить с людьми? - Серафима пожимает плечами. - Нет, вы ошибаетесь. Это обыкновенно. Теперь о том, что я узнала...
- Пойдем, Геннадий, - вскакивает Зоя. - Это все чушь!
- Вам лучше выслушать. Это в ваших же интересах... Вы, Зоя Кузовлева. Вы бессменный секретарь ячейки...
- Комитета комсомола!
- Пусть так... Но честно ли? Мы выяснили: у вас под Новгородом был дядя, брат матери, кулак, отправленный советвластью на Соловки. Двоюродные ваши дяди осуждены за противоколхозный террор. А вы - секретарь?
Зоя падает на стул, хрипит, Таня подносит ей чашку с чаем. От удара чашка с грохотом разбивается об пол.
- Напрасно. Я не так богата. Федорчук! Расскажите нам сами. Обо всем. Я обещаю не уведомлять... органы.
Бледнеет, хватает ртом воздух, лепечет что-то. Улавливаю: "Провокация... Этого вы знать не можете..."
- Но - знаю. Итак?
- Вы не докажете...
- Что не "докажу"? Ваш отец заявлен без вести пропавшим. Но все вокруг знают, что на самом деле Кузьма Федорчук никуда не пропадал и раз, два раза в месяц приходит домой. Соседи не заявляют в милицию, потому что жалеют вас. Ваша мать больна, отец - бродяга-алкоголик. Хорошая биография для... чекиста.
Они молча поднимаются и так же молча уходят. Резко хлопает дверь.
- И на этом - все... - грустно произносит Серафима Петровна. - Неужели русский человек от века и до века будет только кнут понимать...
Меня переполняют тревожные мысли.
- Вы их плохо знаете. Берегитесь...
- Таня знает, где лежит конверт с подробнейшим описанием моего медицинского расследования. Если что со мной... Ты ведь на это намекал? Они не посмеют навредить. С такими биографиями они советвласти не нужны...
Я поднимаю глаза и смотрю на Серафиму Петровну в упор:
- Вы второй раз так говорите... Почему? Ведь это сокращение придумали наши... враги?
- Ты наблюдателен... - усмехается. - Только извини, "наши враги" - мне совсем не враги. Ступайте, дети. Я очень-очень устала...
Мы уходим, Таня долго молчит.
- Ты не думай... Серафима не белогвардейка. Просто она не любит то, что сейчас происходит. И ты не любишь. Я ведь вижу...
Мы выходим на Невский, у поворота к моему дому прощаемся. Я понимаю, что должен ее проводить, но нарастает внутренний протест. Таня и Серафима Петровна - враги. Это правда. А я запутался в четырех соснах. Нет. В сетях.
- Я все понимаю... - Таня печальна. - Только ты не торопись, подумай. Не спеши, ладно?
И уходит, махнув мне рукой. И я ловлю себя на невозможной мысли: она похожа на Лену. Я ведь уже думал об этом. Думал. Она похожа. И с каждым днем, с каждой встречей становится все больше и больше похожа. Но так не бывает. Так не может быть. Я просто вбил себе в голову очередную ерунду. Я откажусь от нее. Я справлюсь. И вообще: по-моему, я в очередной раз вляпался в историю.
Мама и отчим дома, играют в морской бой. Им весело. Наверное, потому, что жизнь - штука простая. И смотреть на нее надо просто. И тогда все будет хорошо.
- Ну? - спрашивает Трифонович с улыбкой. - Как твоя юная приятельница?
- Кланяться велела. Вы не возражаете, если я на ней женюсь?
- Ты спятил! Я отведу тебя к врачу! Завтра же! - кричит мама.
- Чтобы он удостоверил - могу ли я жениться?
Она выскакивает из комнаты и хлопает дверью.
Мне не стыдно. Мне - горько.
Это как болезнь. Чем ближе вечер - тем сильнее зов. Рукопись Званцева. Чем у них кончится... Я конечно могу заглянуть в конец, но никогда не сделаю этого. Слабость. Не в моем характере...
"Курякин появился на пороге пивной в полном удовольствии: ковырял спичкой в зубе, порыгивал, глаза лучились. "Поди - всласть попил... уронил Евлампий. - Взгляните - на рукава..." И в самом деле, одежда кремлевского служителя краснела остатками рачьих тел. Судя по всему - на этот раз Курякин набрался всласть. Но шел ровно, твердо, сказывалась, наверное, огромная практика. Проводили до дома, - стоял в историческом месте, наискосок от бывшего губернаторского. Когда, приволакивая ногу, поднялся к дверям своей квартиры - догнали, мгновенно открыли и впихнули в коридор. Унылая прихожая... Прижали к стене, Званцев сунул ствол под ухо.