– ... вообще. Я знаю.
– Ты только не закладывай меня, мужик. Мне не надо неприятностей.
Я оттолкнул его от себя, и он чуть не упал на тротуар. Я наконец увидел его лицо: это был совсем еще юноша, не более двадцати лет, с большими голубыми глазами и розовыми щеками.
– Держись от всего этого подальше, – сказал я.
– Конечно, мужик, конечно. – Он вскочил на ноги и побежал по улице.
Я взглянул на красное здание, на верхнем этаже которого светилось одно окно, поднялся на крыльцо, сложенное из песчаника, и подергал входную дверь. Она не отворилась, я налег на нее плечом, дверь разлетелась на куски. В подъезде оказалось темно.
Я поднимался по лестнице на последний этаж. Когда наконец я добрался до него, то изрядно запыхался и остановился, чтобы перевести дыхание. Тонкая полоса янтарного света падала на пол через щель под дверью. Я подошел и подергал ручку. Закрыто.
– Кто это? – послышался голос.
– Мужик, это я, – ответил я.
– Зип?
– Да. Давай, открывай.
Дверь приоткрылась, и я толкнул ее, открыв нараспашку. Она ударилась о что-то, я пинком захлопнул ее за собой и прислонился к ней спиной. Все, что я увидел вначале, был Лев с гипсовой повязкой на руке.
Его глаза сузились, когда он увидел, кто пришел, и он шагнул ко мне.
– Не буду, – мой голос был мягок, – я не буду, Лев.
– Он прав, – подхватил другой голос. Я комнате горела только одна лампочка, и углы ее оставались в тени. Я вгляделся в один из углов и различил там старую софу и пару голубых слаксов, вытянувшихся на ней во всю длину. Проследовав взглядом по слаксам, а затем рубашке, я добрался до узкого лица с выступающими скулами и сверкающими глазами, опущенными вниз на открытый нож с выкидным лезвием, которым человек чистил ногти на руке.
– Вы, должно быть, мистер Подонок собственной персоной? – спросил я.
Длинные ноги спустились с софы, и на свет появилось лицо. Жестокое молодое лицо, с резкими морщинами, точно проведенными от носа к узким сжатым губам.
– Меня зовут Джекки, – сказал он, – Джекки Бирон. А вы что за игру затеяли, мистер?
– Сколько тебе лет, Джекки? Двадцать два? Двадцать три?
– Достаточно стар, – ответил он и сделал еще один шаг ко мне, подбросил нож и поймал его на лету. – А сколько лет вам, мистер?
– А вот я действительно стар, подонок. Мне тридцать.
Действительно стар.
– Может быть, вы больше уже не будете стареть. Вам не стоит жаловаться.
– Чарли Даггере тоже было около тридцати, – сказал я. – Он тоже не будет больше стареть.
– Да, – сказал Бирон. – Это именно то, что я имел в виду.
– Сколько уже времени ты вытряхиваешь деньги из местных торговцев, Джекки?
Он ухмыльнулся:
– Я не знаю, о чем вы говорите. Торговцы передают мне деньги в дар. Я их любимый благодетель. Им нравится давать мне деньги. Я даю им уверенность, что сопливые мальчишки не будут больше бросать воняющие бомбы в их лавки или бить стекла в окнах. Я делаю им добро.
– Ты думаешь, что нашел новый трюк, не так ли?
– Что?
– Ты слышал, что я сказал. Ты затеял несложную игру. Достаточно только показать нож, и владелец магазина намочит свои штаны. Это уже делали, Джекки. И подонки покруче тебя.
– Ты не должен сносить это, Джекки, – сказал Лев. – Ты не должен сносить все это от какого-то бродяги.
– А ты можешь найти свою девушку в мусорном баке в одном из подъездов, – бросил я ему. – У нее не хватало кое-чего из одежонки, когда я уходил от нее.
– Зачем ты, сукин... – Он бросился ко мне, но я развернул его и толкнул через комнату к софе. Его голова ударилась о стену с глухим стуком.
– Хорошо, приятель, – сказал Бирон. – Хватит ходить вокруг за около.
– Я не играю, Джекки-бой.
– Убирайся к черту из этого квартала, – сказал он. – У тебя длинный нос, а я не люблю длинных носов.
– А почему ты думаешь, что удастся сделать что-нибудь с моим длинным носом, Джекки-бой?
– Ну ты и мудрец, – сказал он с отвращением. – Настоящий мудрец.
Он сложил свой нож, а затем нажал кнопку на его рукояти.
Лезвие открылось, выскочив со свистом.
– Очень впечатляет, – сказал я. – Подходи и пусти его в ход.
– Стальные нервы, да? – спросил он с легкой усмешкой.
– Нет, сынок, – ответил я. – Мне просто на все плевать, вот и все. Ну, давай же!
Он замешкался, и я закричал:
– Давай, подходи, тупой ублюдок.
Он шагнул ко мне и сделал молниеносный выпад ножом. Я поймал его руку и дернул, мы закружились под электрической лампой, как два балетных танцора. Я пригнул его руку и в то же время резко ударил ногой. Он отлетел в глубь комнаты, пытаясь сохранить равновесие, повернулся со зловещей ухмылкой на лице и затем сделал то, что никогда не сделал бы человек, опытный в обращении с ножом.
Он метнул нож.
Я отклонился в сторону, и лезвие просвистело мимо мое головы. Я услышал, как оно вонзилось в дверной косяк позади, и улыбнулся:
– Отлично! Похоже, мы теперь равны.
Я сделал шаг к нему, слишком поздно вспомнив о Льве.
– Равны, да не совсем, приятель, – сказал Лев.
Я не стал оборачиваться, потому что знал наверняка, что он держит в руке револьвер, который я уже однажды отнимал у него сегодня. Вместо этого я нырнул вниз, и тут револьвер выстрелил. Комната наполнилась пороховой вонью. Мои руки обвились вокруг ног Бирона, и мы рухнули на пол.
Револьвер прогремел опять, и Бирон закричал:
– Ты, соня, прикончи его.
Больше он ничего не сказал, потому что мой кулак оказался у него во рту, и он пытался проглотить его. Я приподнял его с пола, заслоняясь им, поставил на ноги и, держа перед собой, двинулся ко Льву.
– Ну, давай, Лев, – сказал я. – Стреляй. Убей своего дружка и доберешься до меня.
– Не двигайся, – сказал он.
Я продолжал пересекать комнату, держа перед собой обмякшее тело Бирона.
– Я сказал, не двигайся.
– Стреляй, Лев. Проделай дырку в Джекки-бое. Вперед!
Он на мгновение замешкался, и это было то, что мне нужно. Я бросил вперед Бирона, как мешок с картошкой, и Лев метнулся в сторону. Тут я прыгнул. Я ударил его раз в живот и раз в адамово яблоко, чуть не убив его, затем я сгреб Льва за шиворот и, подхватив другой рукой за воротник Бирона, поволок их из комнаты вниз по лестнице и на тротуар. Копа я нашел неподалеку.
Кит я рассказал об этом позже.
Ее глаза засияли, напомнив мне о времени, когда я бродил – совсем еще ребенком – по кварталу. Ребенком, не знающим, что такое боль и потеря.
– Приходи повидаться со мной, Курт, – сказала она. – Приходи, как только у тебя будет время. Пожалуйста, не забывай, Курт.
– Я буду приходить, Кит, – солгал я.
Я вышел из бакалейной лавки и пошел по Третьей авеню. Там я сел на автобус и поехал домой.
Домой...
Если я потороплюсь, я могу еще застать винную лавку открытой.
Автобус покатил по Сто двадцатой улице, а я смотрел в окно на высокие стены многоквартирных домов. Затем Сто двадцатая кончилась, а вместе с ней и воспоминания о детстве Курта Кеннона.
Я откинулся за сиденье, поднял воротник пальто и слегка улыбнулся, когда женщина рядом пересела на другое место.