— Точно.
— Я хотел бы, чтобы вы осознали эту очевидность, старина. Именно! Вы понимаете?
Почему, вдруг, у меня возникает предчувствие чего-то? В начале нашего разговора он потребовал у меня имя «связного». Затем больше ничего… И, кажется, не собирается возвращаться к этому вопросу, для него, между тем, важнейшему.
Если только он не задал его для завязки разговора. Слишком быстро переключился исключительно на безнадежность моего положения.
— Мне еще не все ясно, — замечаю я, — но только от вас зависит засветить мою лампаду.
У него удовлетворенная улыбка.
Затем он вынимает плоский ключ и отпирает наручники. Он их не снимает, а просто не защелкивает их до конца так, что я могу в любой момент освободиться.
Сделав это, он вытаскивает пистолет из кобуры, проверяет обойму, вставляет ее опять на место ударом ладони эксперта.
«Шлепнет сейчас, — думаю я. — Скажет потом, что я собирался удрать…»
Сжимаюсь. Но мои предположения не сбываются. Амерлок приподымает полу моего пиджака и сует ствол пистолета мне за пояс.
— Удачи, парень! — бормочет он.
У меня нет времени на ответ. Он уже открывает дверь.
— Ничего! Крепкий орешек! — бросает он судье, который ждал в коридоре.
И он исчезает.
Любите вы сказочки?
Вот и я тоже не люблю: я, увы, уже вышел из такого возраста.
Ва двенадцать
Более чем любопытная штука: судья Пасопаратабако, кажется, вздохнул с облегчением после ухода американского сыщика. Думаю, что это вторжение из наркошараги ему навязали сверху, он же предпочитает, чтобы его оставили в покое.
Одновременно с насиженным местом наш гишпанский чиновник вновь обретает и душевное равновесие, которого раньше я не замечал. Он достает из стенного шкафа выпивку, заполняет шлюзы, приглаживает волосы, вновь садится, поправляя сбившийся узел галстука. После чего нажимает три раза на кнопку, вызывающую звонок столь близкий, что я воспринимаю этот тембр, будто возникающий из ящика, расположенного в моем брючном кармане.
Период уважительной тишины. Пасопаратабако ковыряет в ухе ногтем, слишком длинным, чтобы быть ухоженным, и помещает результат исследований на край галстука.
Пока он чистит соты, я разглядываю распятие напротив. Я уже вам говорил, что комната очень красива. Размеры распятия впечатляют. Когда у тебя в салоне такая скульптура, возникает мысль, что твой налоговый инспектор живет прямо в твоем доме!
Большой пистолет давит мне на хозяйство, как плохо пригнанный пояс целомудрия.
Я никогда его не носил, но могу себе представить. Настолько смелые, насколько и противоречивые мысли обрушиваются с крутых склонов моего интеллекта (одного из самых высоких в Европе[16]). К чему ведет игра амерлошского шпика? Что ему надо? Желает ли он, чтобы я попытался смыться и освободиться при этом от меня насовсем? Или он верит в мою невиновность и, не имея возможности вступиться официально, дает мне шанс вернуться в любимую Францию?
Готов пожертвовать вашим знанием латинского, господа (я же его и совсем не знаю). Меня распирает любопытство. Так же, как и эзоповское признание Берюрье. Скажите-ка, что вы думаете об этой шараде? Налицо какой-то трюк в рукам, не так ли? Такое дельце — это как тысяча пересохших листьев. Откусишь шмат — все рассыпается в пыль тебе же на пузо. Этот убийца в парике, который узнает тебя и не дает ни охнуть, ни вздохнуть. Этот курьер-перевертыш то в виде очаровательного юноши, то в виде аббата… Эта американо-испанская семья, где сегодня вечером должно произойти убийство… И затем эта машина для жевания, великая ищейка из наркобюро, который начинает с требования признания, а кончает освобождением меня из наручников и огнестрельным подарочком, который в пору подложить в рождественский сапог диктатору Дювалье, вот он-то был бы без памяти от радости! Замкнутый круг. Как на площади Каруссель! Начну снова. Берю раскалывается, признает себя виновным, отвратительный заср…ц! Убийца, который, гонец что, американский шпик как… Кружатся пары (как в песне). Сумасшедший круговорот.
Я в нерешительности. Что делать? Сбежать? Или подождать? Что выбрать: действие или терпение? Можно ли сбежать с такого острова, как Тенерифе? Согласен, было бегство с Эльбы, но вскоре была и Святая Елена, не так ли? И вторая отсидка для Напо стала фатальной. Это при том, что он знал острова, корсикашка. Сообщив мои приметы, достаточно расставить везде в ключевых местах карабинеров, чтобы весьма скоро я оказался бы в приятном месте с крысами и пауками.
Появление украдкой нового персонажа.
Очаровательная испанка с большими бархатными глазами, обладательница грудей, по всей вероятности, смугловатых. И больших. В половой жизни мужчины бывают моменты, когда большие цацки нравятся. Наш приятель петушок капризен. Иногда ему хочется бабочку, которая демонстрирует два плоских глазка в своем ягдташе, в другой раз подавай холмы с ложбиной, в которой можно порезвиться.
— Моя секретарша запишет ваше показание, — говорит мне судья.
Манера, с которой он произносит два слова «моя секретарша», гляделки, которыми он вращает в этот момент, обшаривая ими выше (и ниже) упомянутую, говорят о его чувствах к ней больше, чем длинное любовное послание. Хотел бы я быть рядом с ним в кабинке на исповеди, когда он кается падре в похотливых мыслях, которые его терзают; как, исполняя супружеский долг с мадам Пасопаратабако, он, мечтает о красивой пианистке на ундервуде, о ее диких ласках, страстных объятиях.
На красотке красивое красное платье. Завитая на одну сторону прическа, но, несмотря на это, вид не такой уж пустышки-простушки. Из-за открытой полной блеска улыбки, очаровывающего взора и, опять же (возвращаюсь снова), из-за о круглых млеконесущих цацок.
Она бросает на меня контактный взгляд.
Затем второй — интереса.
И третий — вожделения.
Мы уже в гармонии. Между нами возникает ток. Мужчина, женщина, это магия: они взаимодействуют либо сразу, либо никогда. Последующая любовь — только формальность, на которую нет смысла даже подписываться. Что-то чисто факультативное. Простой вопрос представившегося случая, времени. Целуешь глазами. Взмах ресниц — о’кей или вали-ищи-где-нибудь-в-другом-месте! Призыв или отказ. Ты красавец или урод! Она фея или ведьма. С одного взгляда, который эректирует, эакулирует, спермирует все!
Карменсита? Для вашего героя! Хорошо, что я предупрежден… Она тоже. Ахтунг! Берегись округлостей! Неважны социальные условия. Физические тоже. То, что ты считаешь некрасивым у некоторых из них, для твоего приятеля — божий дар. И наоборот. Браво! Мерси!
— Превосходно, — отвечаю я после периода медитации, который для всех не прошел напрасно, — поскольку вы его вырежете, заделаете в рамку и повесите над спускным бачком вашего стульчака. Я хочу, стало быть, сообщить следующее: «Арестованный испанской полицией, затем представивший перед господином судьей Пасопаратабако…»
Красотка начинает корябать. Не в системе стено (на Канарах метод Прево-Деланея рассматривается все еще как фараонская письменность, в смысле египетская), а просто в ускоренном темпе. Ее тамбур-мажорная ручка бегает по глянцевой бумаге. Потрясающая скорость. Так же, как Лаки Лучано стрелял быстрее собственной тени, она записывает то, что ты сказал, прежде, чем ты закончил фразу.
Продолжаю, весьма впечатленный этой быстротой:
«…я встретил там инспектора из наркобюро; который посоветовал мне удрать».
— Нет! Не записывайте! — вопит судья. — Сначала, вы никого здесь не встретили. Это примо. Секундо, «он» вам не советовал удрать! Что это еще за история?
— Это правдивая история как все, что я рассказываю, господин судья. И я это докажу.
В три движения и два момента я освобождаюсь от наручников и вынимаю пистолет.
Как вы думаете, что происходит?
Пасопаратабако поднимает руки.
Мне кажется, что Христос улыбнулся. Но, может быть, это эффект звуковой оптики, как говорит Берюрье.