— Ты куда? — спрашивает девушка.
— К друзьям, которые сумеют помочь.
— Я с тобой.
— Нет, не надо. У тебя могут быть серьезные неприятности. Я уже многим тебе обязан, милая девственнодремучесть.
Последнее слово излагаю по-французски. Она требует:
— Что значит «девственнодремучесть»?
Рассеянным жестом глажу ее затылок.
— Ты не сможешь понять, это непереводимо.
— Значит, расстаемся?
Удерживаюсь от объяснения, что в этом мире всегда так. Встречаются и расстаются. Всегда. И ничего не поделаешь. В каждой встрече заложен момент расставания. Уезжает либо на поезде, либо в катафалке. Привет, привет, всегда, всегда, пока есть и будут люди…
Черт, эта маленькая немного неловкая испаночка царапнула мне душу.
Канарка-канарейка. Вспоминаю канареек нашего соседа, которые поганят мне утренние часы отдыха, плескаясь в крохотном корытце в клетке. Думаю, что в дальнейшем буду к ним терпимее…
— Девственнодремучесть, — говорю я резко, — это птица, которая однажды улетает и никогда не возвращается.
Она наклоняет голову и улыбается бледной улыбкой.
— А что я должна делать? — спрашивает Контрацепсион.
— Эту ночь оставайся здесь и дожидайся возвращения старой тыквы. У него ты в безопасности, дорогая. Тебе нужно обязательно с ним встретиться до твоего появления в свете. Он проинструктирует тебя, как себя вести. Доверься ему: он даст тебе хороший совет, ибо весьма боится за свое положение.
Еще один поцелуй.
Последний.
Дикий, крепкий, продолжающийся до появления вкуса крови.
Дворик затенился испанской тенью. Фонтанчик продолжает вечное жур-жур. Пахнет нагретым старым камнем и сухим деревом. Горлинки курлыкают, устраиваясь под крышей на ночь.
Тихо. Удивительное спокойствие окутывает остров. У меня ощущение пребывания далеко-далеко. Но далеко от чего, от кого? От себя самого? Да, от себя самого, вы тоже так думаете?
Двустворчатая дверь скрипит. Уютная улочка, обрамленная домами тринадцатистолетнего возраста, извивается в сумерках. Немного сиреневого цвета еще задерживается в небесах. Красота!
Опускаю взгляд в темноту улочки. Почти напротив дома судьи находится переулок, по которому мы сюда пришли. Вздрагиваю. Пустячок… Легкое облачко сигаретного дыма на перекрестке. Моя правая рука ложится на рукоятку пистолета, который я захватил (иногда он греет лучше, чем кальсоны). Одним прыжком пересекаю улочку. Прижимаюсь к теплой стене и замираю.
— Не трогайте вашу петарду, старина, он заряжен холостыми! — шепчет голос, похожий на голос риканца. — Идите сюда, без опаски, если бы я желал вам зла, то уже бы действовал!
Лукавый смешок сопровождает приглашение.
Этот смешок меня убеждает.
Если бы не он, я пополз бы на брюхе в противоположную сторону. И скажу вам, ребята, с учетом того, что готовится, это было бы правильно. Я всегда придерживаюсь принципа: если тебе приказывают, делай все наоборот.
Только еще есть гордость.
Опустив руки, иду вперед.
«Коллега» из наркобюро тут, опершись плечом на ствол такой большой глицинии, каких я раньше никогда не видел. Более узловатой, чем виноградная лоза.
— Черт побери, вы не торопитесь, я уж начал отчаиваться, — замечает блондинчик с выпирающим желудком.
Он переоделся. На нем блайзер, декорированный гербом величиной с герб нотариуса, белые брюки, белая рубашка с черным вязаным галстуком.
— Прямо модная гравюра! — усмехаюсь я, чтобы вернуть остатки уверенности в себе.
— Всегда, когда выхожу в свет. Потому что мы выходим в свет оба сегодня вечером, не так ли, старина?
На это мне уже совсем нечего ответить. Ни слова, ни звука.
— Я уж боялся, что вы забыли о приглашении к Нино-Кламар, — продолжает риканец. — Моя машина там, в конце улочки, я вас подброшу, потому что я тоже приглашен!
Идти рядом с типом, который ошеломил вас подобным образом, и удерживаться от вопросов, поверьте — это героизм.
Чтобы подавить это дикое желание, стараюсь думать о другом. Легко сказать.
О чем думать в подобном случае? Смерть Людовика XVI «съедает» несколько метров; ближайшие выборы отвлекают меня примерно на двенадцать сантиметров; будущий чемпион мира по боксу полощет мозги на двух метрах. Затем, вот дерьмо, сюжет возвращается… Незачем абстрагироваться. Надо схватить его за… горло.
Махинация…
Все подстроено…
Риканец дергает за ниточки.
Ниточки чего?
Чего ждут от меня?
К чему вся эта головоломка?
Что? Что? Чтокаю, ребята, чтокаю!
Он заговаривает со мной, видимо из жалости.
— Это от девицы вы вышли?
— Нет, это дом судьи!
Очко в пользу Сан-А! Риканец останавливается со вздернутыми бровями.
— Как судьи?
— Он играет в Ромео с маленькой прелестницей, и у нее есть ключ от его избы.
Мой компаньон, прежде всего, весельчак со спонтанным смехом. Его хохот разносится в вечернем оглициненном воздухе.
— Боже мой, никогда не слышал ничего забавнее.
— Потому что вы редко выбираетесь из своего угла, старина. Я знаю Вашингтон, это, может быть, и столица США, но никак не юмора. Последний раз я смеялся в Вашингтоне, когда один слепой оступился с тротуара и въехал рылом в костер. Чего сейчас-то надрываться от смеха, а?
Это его останавливает. Он бросает на меня искоса удивленный и недовольный взгляд.
— Почему же? — фыркает он.
Затем ускоряет шаг.
— Значит, ваша пукалка заряжена холостыми, старина? — вопрошаю я.
— А вы сомневались старина? — бросает он.
— Это мне не приходило в голову, ибо, не будучи гангстером, у меня никогда не было случая применить его, старина. Так что, будь он заряжен шоколадными конфетами, меня бы это не обеспокоило…
Улочка ведет на маленькую площадь, где можно полюбоваться двумя вещами: крохотной церковью и «бьюиком». И первая, и второй белые с черной крышей; но «бьюик» гораздо больше церквушки.
Человек из наркобюро бросается в свою тачку, как ушастый тюлень из воды, когда ему предлагают селедку.
В этот момент я мог бы сбежать и потеряться в дебрях Санта-Круза. Но зачем? Лучше следовать пути, который я спонтанно выбрал. Ибо он ведет к Нино-Кламар!
Дорога свободна.
Нас обгоняют несколько машин с местными номерами, полные веселящейся молодежи. И еще немецкие тачки с розово-упитанными пассажирами. А где же полиция?
— Похоже, что меня не ищут, — замечаю я.
— Действительно, — соглашается янки.
— Может быть, они удовлетворились наблюдением в аэро — и морских портах?
— Да, возможно.
— Вы не в курсе дела?
— Это не мои заботы, старина.
— Ваша забота — это было дать мне возможность удрать?
— М-м, именно!
— Ну, предположим, патруль карабинеров остановит нас, как вы объясните мое присутствие в вашей машине, старина?
Он откашливается и барабанит пальцами по дверце.
— Я никогда не предполагаю, — изрекает он.
Верхушка Теиде еще блестит. Будто бело-розовая корона в ночи. Риканец зажигает сигарету от прикуривателя.
По-моему, он выдыхает в три раза больше дыма, чем вдыхает.
— Мы там в каком качестве выступать будем у Нино-Кламар? — требую я. — Два сослуживца или молочные братья?
— Мы приедем не вместе, старина.
— Я закончу путь в канаве?
— Нет, первый выйду я, а вы подъедете на телеге.
Чем дальше в лес, тем больше дров.
— Сверхдоверие, — замечаю я.
Он отказывается от каких-либо комментариев.
Даже никакой мимики, по которой можно было бы догадаться об истинных мыслях.
Проезжаем мимо аэропорта, огни которого мигают, как светлячки (сказал бы член союза писателей). Никаких намеков на мусоров, а уж я опознал бы их на таком расстоянии.
Теперь вокруг темным-темно. Кактусовые кусты безголово проступают на фоне более светлого неба фантастическими фигурами.