Брахам поправляет развязавшийся шейный платок. Бассейн наполняется купающимися. Слышны уханья двух прыгнувших с трамплина и затем плюх-плюх. За кактусом старая американка позволяет облизывать себе морду томному альфонсику, который ублажает богатых дам вместо вкалывания на фордовском конвейере. Со всех сторон образины в купальниках. Неисчислимое количество, дети мои, эксгибиционирующих жиртрестов. Можно сказать, что им нравится выставлять напоказ отвратительные вымя и чудовищные ляжки. Как вы думаете, может быть, они ими гордятся? Заметьте, и не только богачи. На убогих пляжах полно таких же обнаженных, варикозных и истекающих жиром коровятин. Ох уж эти мысли! Я мыслю, следовательно, я существую! Ах, дерьмовая падаль! Ах, мерзкие негодяи! Вонючие пустомели! Шерсть, грыжи наружу! Расползающаяся органика! Кто желает! Кто возбудится? Плотское стало выпуклым! Имею честь ненавидеть и презирать их с такою силой! Мое отвращение достигает уровня их бесстыдства. Они гниющие, а я уже сгнивший!
Зараженный ими!
Хотел бы нагадить на них, и на душу, и на тело! И пусть нас связывает только моя злобная сантонионская речь! И сказать друг другу мы можем только что-нибудь склизкое.
Вы не думаете, что ваше руководство прикажет вам отложить дело, когда оно узнает, что я вас разоблачил?
— Нет, господин Брахам, не думаю. Впрочем, зачем вообще им докладывать? Разве моя задача изменилась? Она стала немного более трудной — ведь вы теперь настороже, вот и все. Но я люблю трудности.
— В таком случае у меня нет выбора, Сан-Антонио.
— То есть?
— Я должен действовать с опережением.
— Работать «с опережением», как вы говорите, не так-то просто, когда думать некогда.
— Не беспокойтесь: у меня мозги работают.
— Я знаю. «Самый коварный лис, который попадался вам когда-либо» уточнил мой шеф.
Мартин Брахам улыбается польщенно и искушенно одновременно.
— От меня, — говорит он, — можно всегда ждать чего-нибудь неожиданного. Увидите, я вас удивлю. Надеюсь быть на высоте моей репутации. Знаете, это мой последний контракт. Исполню работу и уйду в отставку. Я так решил. Проведу последние годы в чудесном домике, который ждет меня в одном еще спокойном уголке мира. Не очень большом, но красивом и уютном. С молодой женщиной, которая согласилась подарить мне детей. Я сам их, наверное, не выращу, но дети и щенки замечательны только в первые годы. Очень быстро они становятся похожими на взрослых и шарм исчезает.
Повторяем еще по одной. Солнце начинает палить нещадно.
— Не желаете ли зонт от солнца? — спрашиваю я у Мартина Брахама.
— Ни в коем случае. Большинство из этих окружающих нас кретинов воспринимают солнце как врага, тогда как оно сама жизнь!
Умолкаем на момент. А момент-то капитальный. Солнце, шум воды, крики отдыхающих людей… Справа блестит заснеженный пик. Где бы не находился на Тенерифе, видишь Теиде. Он царит над островом и над всем Канарским архипелагом. Иногда вечерами его остроконечная тень расстилается по морю и касается рифов Гранд Канарии. И вот в этом благословенном месте, в этом саду Гесперид, где весна вечна, назревает драма. Я Сижу лицом к лицу с тем, кого секретные службы всего мира знают под именем Маэстро, сегодня он Мартин Брахам! Спецслучай. Мозг! Безжалостная рука! Убийца знаменитых людей. Это он осуществил самые нашумевшие ликвидации после войны. О нем не известно ничего определенного. Ни откуда он взялся, ни кто он. Предполагают, что он англосакс, но без уверенности. У него очень высокие покровители. К нему обращаются официальные организации. Раздраженные полицейские службы тщетно стараются поймать его. Он — Маэстро. Человек безвыходных ситуаций. Последнее средство в безнадежных случаях. Когда дипломатия больше ничего не может, когда власть признает себя беспомощной, тогда «вмешивается» он. И политический лидер или главарь определенной структуры и потенциально неудобный тип умирает. Он действует с такой осторожностью, что стал уже вроде бесплотного существа. Только у него такая мощь! Эманация ночи. Рука смерти, разящая без устали. Перевоплощение Фантомаса, если дойти до предела моего лиризма.
— Вы, кажется, заинтригованы, дорогой друг, — замечает он, закуривая сигарету.
— Есть немного.
— Можно узнать, чем?
— Я вас не таким представлял.
Он захлопывает крышечку зажигалки.
— Людей редко представляют такими, какие они есть. И вообще, оказываются ли они такими, какими кажутся, когда их узнаешь?
— Я не про ваш вид, — говорю я. — Меня поражает противоречие между вашей личностью и хм… профессией. Видите ли, месье Брахам, для меня убийца — это неизбежно ненормальный тип. Но вы мне кажетесь не только совершенно нормальным, но, более того, очень умным и, может быть, не лишенным привлекательности и доброты.
Он соглашается.
— Это верно, я чувствую в себе склонность к доброте. Видите ли, комиссар, ваша точка зрения слишком обща, если позволите. Вы классифицируете меня как убийцу, но это совсем неверно. Убийца является источником смерти кого-то по сугубо личным мотивам. Я же убивал только по заказу. В начале моей жизни я был самым спокойным, самым мирным существом, живущим на свете. А потом началась война. Для меня все изменилось. Я очутился в самом сердце ада, поверьте мне. Там, где слово жизнь ничего не значило. Там, где человеческая жизнь не соответствовала идее самой жизни. Я научился умирать. Умирая, я научился убивать. Я создал новую философию. Война окончилась, но философия осталась со мной. Вы знаете, Сан-Антонио, говорят в каждом индивидууме есть два существа. Общая основа! Джекил и Хайд? Это драматизация истины. Все говорят о произведении Стивенсона, но никто его не прочел, или если прочел, то не помнит. В новелле Джекил стар и ничтожен. Хайд молод и был бы прекрасен, если бы не олицетворял порок. Все сводится к человеку и одиночеству. Наше одиночество — это Хайд, комиссар.
Он умолкает, чтобы полюбоваться зрелищем редкостной мощи, выход четы Берюрье с псиной. Новый отсчет в жизни человечества! Поверьте рассказчику! Никогда доселе не видано! Новое! Апокалиптическое! Ретина отслоится, увидев такое!
Нужны очки с фильтрами. Это убивает глазные нервные окончания быстрее, чем ультрафиолет. Попробовать рассказать, что ли? Особенно о Берте! С первого взгляда она ужасна. Твой разум в шоке. Тебя захлестывают эмоции. У тебя холодеет свиной мозг (как говорит Берю). Это монолитно, гранитно и мрачно, если применить язык художественных каталогов. Внушенная страстью алхимия! Разъединенная путаница движущегося. Чтоб не соврать! Современное варварство соединяется с предчувствием массы отчужденного индекаданса (и я взвешиваю свои слова)! Это Франкенштейн,[3] подставленный в уравнение. Роберваль[4] поставленный в равновесие. Она категоризирует человеческую особь, наша Берти. Провозглашает себя исключительно нашей. По каким-то известным только ей причинам она надела чулки. Очень короткие чулки, которые поднимаются чуть-чуть выше колен. Их поддерживают розовые резинки в цветочек. Берюрьиха надела трусики, обшитые черными кружавчиками. Поверх трусиков — шорты в сиренево-белую полоску, которые она не смогла застегнуть до конца. Любуетесь прогрессией? Суперпозицией слоев? Одежка на манер сланцев. На ней туфли на гвоздиках, но пальмы первенства заслуживает ее верхняя часть. И ко всему, какая строгость стиля! Потому как там ничего, кроме бюстгальтера. Но детки, детки, какого бюстгальтера! Это грузовой подъемник для кормилиц! Из плотной ткани, с различными трюками для поддержки снизу и потом еще ремни, подпорки, подпруги.
Какой-то подтитьник монахини! Он сначала предназначался для целомудрия. Предвосхищал ортопедию. К счастью, Берта отклонилась от этой фундаментальной строгости. Она спасла положение, используя инициативу, придумывая, пробуя. Примо, она срезала верх у каждой чашки, чтобы освободить грудь. Две чудовищные шалопайки выпрыгнули на свободу, как черти из коробки. На склонах лифа Берта нашила всякие пустяки, чтобы замаскировать суровость конструкции. Так что там можно обнаружить: звездочки-стекляшки, герб женевского кантона, бархатный эдельвейс, два брелока для ключей (один от «Шелл», другой от «Дюбонне»); медаль, посвященная первому космическому полету; другую, посвященную Его Величеству Павлу VI, которого зуавы несут в паланкине; два позолоченных бубенчика; фетровый трилистник в четыре лепестка; двух маленьких плюшевых птичек; скаутский свисток; целлулоидную красную рыбку; и артистичный испанский презерватив, раскрашенный от руки (мотив представляет генерала Франко на медальоне, украшенном знаменитым девизом: «Я дохожу до глубины проблемы»).