В какой-то момент, утомившись бродить, профессор присел в садовое кресло. Лето только начиналось, температура воздуха не превышала восемнадцати градусов, восток побелел, просыпались птицы. Однако ни холод, ни возбуждение, ни звуки не помешали ученому вдруг неожиданно уснуть, да так глубоко, что, очнувшись, он обнаружил себя все в том же кресле, когда утреннее светило вовсю заливало сад, птицы гомонили наперебой, а от выпавшей росы и холода он дрожал всем телом. И это при том, что никогда – а тем более после кончины супруги – здоровый, крепкий сон не был сильной стороной Остужева. Чтобы заснуть, приходилось пить теплое молоко с медом или просить у личного врача Коняева выписать седативные препараты – и все равно он вечно ворочался в своей постели, не мог забыться, а потом бессчетное число раз просыпался до рассвета. А тут – здоровый, легкий, глубокий сон без всяких пробуждений!
Первое, что подумал Петр Николаевич, проснувшись: все, что произошло, ему приснилось. Не было никакого разговора ни с какой Линочкой. Все это и впрямь невозможно, и ему лишь привиделось. Но! Должны были иметься (или отсутствовать) доказательства. С трепетом он достал свой телефон, открыл мессенджер, и там, о чудо, имелась вся их с супругой вчерашняя переписка, вплоть до: «Приходи завтра в это же время».
Верный своему научному долгу, профессор первым делом сделал скан переписки, а потом бросился в дом и тщательно, подробно расписал все, что случилось, включая режим, в котором работала аппаратура, и все внешние условия, вплоть до температуры воздуха: полночь, запах сирени, поющие соловьи. После этого он набрал телефон Коняева и попросил о немедленной аудиенции. Хоть месседжи с загробным миром маячили перед его глазами, он все равно сомневался, а не причудилось ли ему происшедшее?
Психиатр оказался дома и согласился Остужева принять.
Он выслушал рассказ Петра Николаевича, посмотрел на телефоне ночную переписку. Потом взялся – чего не делал лет десять – тестировать профессора, привлекая всяких там Роршахов, Беков, Зундов, Леонгардов. Наконец, на прямой вопрос пациента: «Не началось ли у меня обострение и натуральные галлюцинации?» – доктор откинулся в кресле, протянул: «Ну-уу… – а затем велеречиво молвил: – Назвать вас полностью психически здоровым человеком, как вы понимаете, я не могу, однако в данном случае у меня нет никаких оснований считать, что ваша так называемая переписка с так называемой женой является плодом вашего воображения».
– Так, значит, это – правда? Это было?
– То, что это не галлюцинация, можно утверждать с большой долей вероятности. Однако не забывайте, что жизнь наша не является монохромной и не состоит исключительно из дихотомий «черное-белое», «правда-выдумка». Возможно ведь предположить, что ваше так называемое общение с Линой имеет иные объяснения для своего появления.
– Например, какие?
– Что это чья-то неудачная шутка – того, кто вдруг прознал о сфере ваших научных интересов. Или, возможно – я этого сейчас не проверял, – у вас начинается диссоциативное расстройство личности.
– Что это такое? – нахмурился Остужев.
– Коротко говоря, раздвоение. В один момент вы думаете, что вы – это вы. А в следующий, что вы – это ваша горячо любимая, покойная жена Лина.
– Значит, вы хотите сказать, что все это я писал себе сам?
– Не исключен и такой вариант.
– Вот что! – вдруг решительно воскликнул Петр Николаевич. – Давайте-ка вы приезжайте сегодня вечером ко мне в деревню, и я постараюсь установить связь с Линочкой в вашем присутствии. Будете свидетелем и летописцем столь знаменательного события. Если хотите, я могу вам заплатить как за стандартный визит.
– Не настолько уж я меркантилен… – пробормотал психиатр, и глаза его загорелись. Какой ученый – а он, безусловно, относил себя к этому разряду – откажется стать свидетелем столь эпохального научного открытия! Или – столь необычного психического отклонения?
Вечером того же дня Коняев выбрался из столичных пробок и во второй раз посетил дом Остужева. Вдовец напоил его чаем с собственноручно сваренным малиновым вареньем. Ровно в указанный срок профессор подключил телефон к своей аппаратуре. Однако не успел он ничего написать, как экранчик ожил сам собой. От лица умершей Лины там появилось сообщение:
– С тобой Антон Дмитриевич? Как хорошо! Передавай ему привет от меня.
Сообщение имело на психиатра самое разительное воздействие. Он, всегда тщательнейшим образом следивший в присутствии пациентов не только за каждым своим словом, но и за всяким жестом, пошатнулся и схватился рукой за горло – что на невербальном языке, языке тела, свидетельствует о категорическом неприятии услышанного/увиденного. Бледность разлилась по его лицу.