Выбрать главу

Родители Мичума, пришедшие, чтобы забрать сына домой, обнаружили, что мальчики уснули. Они укрыли обоих и оставили вдвоем.

Двадцать один год спустя это воспоминание по-прежнему стоит перед глазами: Мичум в помятом пиджачке – неспособный помочь и не желающий уходить. Для Воорта это остается символом детской дружбы: молчаливое предложение товарищества даже, против безмерно превосходящей силы смерти.

«Господи, защити Мичума. Пусть у Мичума все будет хорошо. Помоги мне помочь ему, что бы это ни было. И пусть Мэтту станет лучше. Спаси его».

Воорт останавливает «ягуар» перед решетчатыми воротами, отмечающими владения Микки. Воорт и Микки – два самых богатых копа в Нью-Йорке. По усыпанной белой галькой подъездной дорожке, извивающейся между карликовых вечнозеленых растений и плакучих ив, в сторону ворот ползут яркие огни фар. Листва наполовину скрывает дом в стиле ранчо на укрепленном валунами берегу пролива Лонг-Айленд.

Ворота открываются раньше, чем Воорт успевает позвать Микки по переговорному устройству, и выезжает белый «шевроле-лумина». Останавливается, дверца со стороны водителя открывается. При виде водителя сердце Воорта начинает колотиться, а во рту появляется кислый привкус.

– И сколько рекордов скорости ты сегодня побил? – спрашивает белокурая женщина.

Камилла никогда не переставала волновать его физически. Они встречались, потом она оставила его, но вернулась, однако Воорт отказался с ней помириться… Высокая и стройная, как модель, с длинными волосами, рассыпавшимися по плечам замшевой куртки на молнии, подчеркивающими небесную голубизну кашемирового шарфа. Сапоги на плоской подошве, однако она всегда выглядит приподнявшейся, словно на цыпочках или на высоких каблуках.

– Я не гонюсь за рекордами, Камилла. Просто все остальные ездят медленно.

– Это потому, что полиция штрафует их, а тебя пропускает.

Воорт различает в полутьме салона «лумины» силуэт на пассажирском сиденье, возможно, мужчину – их всегда к ней влекло. Тут Камилла чуть поворачивается, загородив яркий свет фар, и он с некоторым удивлением понимает, что это девочка-подросток, уменьшенная версия Камиллы. Девочка с «конским хвостом», лет, пожалуй, тринадцати, в чуть великоватой спортивной куртке, пристально смотрит на него, наклонившись над приборной доской, и явно старается ничего не упустить.

– Знакомься, Воорт. Это Таня. Моя сестренка. Приехала из Москвы года два назад и живет с отцом на Брайтон-Бич. Таня, выйди и познакомься со знаменитым мистером Конрадом Воортом.

Девочка выходит из машины.

– Очень приятно, – говорит Воорт.

– Вы спасли ей жизнь, – выдыхает девочка. В голосе слышен сильный акцент, но английским она владеет великолепно. Ведет себя совсем по-детски – с напряженным вниманием, словно тянется вперед на носочках теннисных туфель, чуть удивленный взгляд широко раскрытых голубых глаз устремлен на что-то ужасно для нее важное. Разговор Воорта с Камиллой для девочки – не просто пустая болтовня. Это какой-то ключ к загадочно разочаровывающему миру взрослых.

– Как рана?

Два месяца назад Камилла лежала в холле многоквартирного дома в Трайбеке,[4] по блузке и джинсам расползалось красное пятно. Рядом лежало тело еще одной женщины. Воорт вспоминает быстро приближающийся вой сирен.

– Болит, только когда не сплю, – в ее словах, как обычно, проскальзывает некая двусмысленность. – Может быть, антибиотики и немодны, Воорт, но это великая вещь.

Когда-то эти двое не могли разнять рук. Однако после того, что произошло два месяца назад, им трудно проявлять даже нормальную вежливость.

– Вы красивее, чем на фотографиях в газетах, – тонким голосом говорит Таня и улыбается; года через два-три эта улыбка будет сводить с ума мальчишек.

Воорт не может удержаться и бросает взгляд на Камиллу, туда, где, как он знает по некогда сладостному опыту, находится ее твердый, плоский живот.

«Я мог бы быть отцом».

Но говорит только:

– Не знал, что вы с Микки остались друзьями.

– Шутишь? Я ему никогда не нравилась. Но с Сил мы сблизились. – Это о жене Микки. – Все время болтаем. Мы с Таней приезжали обедать.

– Мы катались на его лодке, – вставляет Таня, – но сам Микки был занят и не поехал.

– Да, он возился в бильярдной, – добавляет Камилла. – Этот человек за тебя глотку перегрызет.

– Да, Микки – надежный товарищ, – отвечает Воорт, и даже в неярком свете фонарей на гранитных столбах заметно, как вспыхивает Камилла.

«Она лгала мне».

В тишине пар от их дыхания замерзает, поднимается и исчезает, словно его и не было.

– Ну что же, Тане завтра в школу, – говорит Камилла и поворачивается к своей машине.

Но девочка не трогается с места.

– И больше ты ничего ему не скажешь?

– Нам пора ехать, – повторяет Камилла немного жестче. Женщина предупреждает девочку: замолчи, это не твое дело, это для взрослых.

– Но ты не можешь просто взять и уехать, – настаивает Таня. – Вот он, прямо здесь.

– На самом деле мне тоже надо ехать, – говорит Воорт.

– Русские, – замечает Камилла, – очень агрессивный народ.

– Я не агрессивная, – возражает Таня и упирает руки в бока, прямо у них на глазах снова превращаясь из расцветающей женщины в упрямого ребенка.

Тупик. Девочка не двигается, а «лумина» загораживает Воорту подъезд к дому. Таня сует руки в карманы, словно это двое взрослых, а не она, виноваты в неприятной сцене.

– Если Камилла ничего не скажет, я сама скажу. – И, потеряв самообладание, выпаливает: – Ты псих, если не вернешься к ней. Она красивая и умная, и всегда, когда я с ней, каждый мужчина хочет увести ее… Даже на улице они ее останавливают и пытаются заговорить… И этот ребенок – совсем не основание, чтобы выгонять ее.

– Прекрати, – говорит Камилла.

– Почему? Весь город читал об этом в «Дейли ньюс». Она сделала аборт и не сказала тебе. Но в церкви взрослые всегда говорят, что надо прощать, а сами не прощают. В газете писали, что ты все время ходишь в церковь, но ее ты не простишь.

– Прощение – одно. Снова быть вместе – совсем другое.

– Нет! Это одно и то же! Она плачет из-за тебя.

– Ерунда какая! – вспыхивает Камилла. – Я не плачу. И вообще, прекрати немедленно.

– Да? А помнишь, его показывали по телевизору, когда умерла та женщина, что ранила тебя, и ты отвернулась, чтобы я не видела слез? Готова спорить, если бы ты забеременела, ты бы уже родила ему ребенка.

– Ты готовишь ее в ведущие ток-шоу на вашем канале? – спрашивает Воорт, смущенный не меньше всех. – Она разделается с любым оппонентом.

– Ее не нужно готовить. Это врожденное, – цедит сквозь стиснутые зубы Камилла.

Таня приподнимается на цыпочках, словно более высокий рост добавляет авторитета.

– Взрослые всегда указывают нам, что делать, а сами потом поступают наоборот. Взрослые говорят: если у вас есть проблема, говорите о ней. А когда проблема появляется у них, они замолкают.

– Которая из вас младшая сестра, – спрашивает Воорт, – а которая старшая? Таня, у тебя добрые намерения. Я это ценю. Но решать Камилле и мне.

– Как вы можете что-то решить, если просто разъедетесь, даже не поговорив друг с другом? – возмущается Таня.

– Потому что иногда ничего больше не остается, – отвечает Воорт.

Через несколько секунд Воорт въезжает в автоматические ворота, глядя, как в зеркале заднего обзора удаляются задние фары «лумины». Он старается не обращать внимания на колотящееся сердце. В горле тугой комок. Он влюбился в Камиллу восемь месяцев назад – так, как еще ни разу не влюблялся. У него всегда были девушки: и когда еще ходил в школу, и когда учился в колледже, и когда начал работать в полиции, но ни одна из них еще не снилась ему по ночам, ни за одну из них он еще не молился каждый раз, когда приходил в церковь. «Господи, – шептал он в соборе Святого Патрика, – помоги мне дать ей такое же счастье, какое она дает мне».

Три месяца они были неразлучны. Потом она начала отдаляться, посещала, как выяснилось позже, психолога, и в результате порвала с Воортом, заявив, что ей нужно «время подумать». Они сблизились слишком быстро. Ей надо убедиться, что с бывшим дружком действительно все кончено.

вернуться

4

Triangle Below Canal (Tribeca) – «Треугольник у канала», улица на Манхэттене.