– Дело не в тебе. Дело во мне, – сказала она тогда.
Позже он узнал, что она забеременела и, ничего ему не сказав, сделала аборт. Для Воорта – католика, семьянина по духу, еще не обзаведшегося семьей, связанного с предками в ощутимом, повседневном плане, мысль об избавлении от ребенка – его ребенка – была невыносима.
«Я бы сам воспитал ребенка, если бы наши отношения не сложились. Я бы заплатил за больницу, за консультации, за няню – за все. И она знала это с самого начала».
Да кому она нужна, эта любовь, думает Воорт, подъезжая к дому. Просто еще одно слово, из тех, что пишут на заборах. В некоторых культурах его вообще нет. В конечном счете, решает он, любовь – это всего лишь пошедшая вразнос химия, притворившаяся чувством или духовной близостью. Средневековое понятие, придуманное профессиональными вояками, которые развлекались, ухаживая за женщинами, когда не рубили друг друга на куски. А правда заключается в том, что даже если люди «влюбляются», что бы это слово ни значило, любые успешные отношения между ними в будущем – счастливая случайность. В конечном счете любовь – просто еще одна пагубная привычка и, как все подобные привычки, приносит боль и когда на нее «подсаживаешься», и когда от нее отказываешься.
«По крайней мере для меня с этим покончено».
Воорт оставляет «ягуар» на гравийной площадке между главным домом и небольшим отдельным строением из серого гонта с белой отделкой. «Встретимся в бильярдной», – сказал Микки. Шагая по залитой светом, мощенной плитами дорожке, Воорт видит за причалом и прогулочным катером плоские, темные воды залива Лонг-Айленд и – вдали – мерцание красно-зеленой авиационной световой сигнализации над арочными пролетами мостов Троггз-Нек и Бронкс-Уайтстоун. Пахнет дымом (у Микки горит камин), а от воды идет запах более чистый и естественный, чем в Нижнем Манхэттене, возле таверны «Белая лошадь». Слышится плеск прибоя, а из открытого окна жилого дома доносится вполне профессионального качества фортепьянная музыка, «Ноктюрн» Шопена. Сил, жена Микки, работает хирургом, но любит играть перед сном.
– Входи. В Токио рынок падает.
Напарник Воорта стоит в дверях. На нем кашемировый джемпер с V-образным вырезом, купленный год назад в Шотландии, в Сент-Эндрюсе, куда он каждый отпуск ездит играть в гольф. Темно-темно-серые итальянские брюки прекрасно сшиты (сразу видно, что на заказ); манжеты задевают отвороты мокасин от Бруно Магли, черных, как и рубашка без воротника из жатого хлопка. Обычно Микки похож на голливудского кинопродюсера, но, если его спровоцировать, может в одно мгновение снова превратиться в морского волка. В данный момент он держит хрустальный бокал, наполовину наполненный прозрачной жидкостью.
– Польская водка. Никогда не думал, что из картошки можно изготовить такую классную штуку. Хочешь?
– Не мое.
– За что я всегда любил Камиллу – она приносит радость. Сил подружилась с ней после того, как вы расстались. Они сочувствуют друг дружке. Хны-хны и все такое. Какие же люди придурки. Что стряслось?
Бильярдная, названная так потому, что царил в доме бильярдный стол из индонезийского красного дерева, имела слегка затемненные окна во все стены, из которых открывался такой вид на залив Лонг-Айленд, что любой художник-пейзажист позеленел бы от зависти. Диван и кресла обтянуты черной кожей. Толстый серый ковер. На второй полке стенового блока работает телевизор размером с экран небольшого кинотеатра, звук выключен; изображение разделено надвое: справа классика – «Мальтийский сокол» с Хэмфри Богартом, а слева – все время меняющиеся списки из белых цифр и букв, показывающие побоище на японской фондовой бирже.
– Кстати, что хотела сказать эта валькирия?
– Микки, – предостерегает Воорт.
– Не стреляйте, мистер Уэйн. Сил интересуется.
– Мне казалось, ты недолюбливаешь Камиллу.
– Можешь представить, что творится в Азии? – Микки меняет тему, с отвращением глядя на стремительно уменьшающиеся цифры на левой стороне экрана. – Полный обвал. Снова вводят плавающий курс йены. Я еле-еле успел продать акции. Произведения искусства, Воорт. Когда биржу лихорадит, отправляйся в картинные галереи. Но экстрасенсорное восприятие, – ухмыляется он, – подсказывает мне, что тебя волнуют не инвестиции.
Воорт рассказывает о встрече с Мичумом, и, устроившись возле большого старинного бюро с выдвижной крышкой, установленного рядом с бильярдным столом, двое детективов вместе изучают салфетку со списком имен. На столе стоят выключенный компьютер «Делл», модем и черный телефон, подключенный к трем линиям. «Нью-йоркский коп – гений инвестиций – использует бильярдную в качестве домашнего офиса», – написал о Микки «Уолл-стрит джорнал».
– Но больше всего на свете, – сказал Микки репортеру с показной скромностью, – я люблю смотреть бейсбол, особенно когда «Нью-Йорк метс» играют на стадионе «Ши», а не зарабатывать деньги.
Сейчас Микки качает головой:
– Никогда не слышал ни об одном из этих людей. А эта доктор в Нью-Йорке? В чем она доктор?
– Узнаем.
– И ты, Кон, веришь ему, верно? В смысле история, мягко говоря, странная, а за девять лет человек может сильно измениться.
– В детстве он был настоящим другом, как ты сейчас.
– Тогда толкуем все сомнения в его пользу.
– Значит, – Воорт смотрит на часы, – придется будить людей. Кого мы знаем в Эванстоне или Чикаго? Они там рядом.
– Сантоса Бриоша. – Микки вспоминает бывшего нью-йоркского детектива, который перебрался в Город Ветров, женившись на тамошней жительнице.
– А Джек Розен переехал в Сиэтл, – замечает Воорт, пробегая глазами список Мичума и представляя жилистого, взрывного лейтенанта-еврея, одного из самых заслуженных детективов на Полис-плаза, один, в шестьдесят лет перебравшегося на запад. «Хочу умереть рядом с дочерью, – сказал он, – и в таком месте, где на квадратную милю приходится больше двух деревьев».
– Ланкастер-Фоллз, штат Массачусетс. Это в западной части штата, да?
– Не могу никого припомнить.
– Никого на западе Массачусетса?
– Однажды меня там оштрафовали за превышение скорости, но я не помню имени засранца, который вручил мне квитанцию, хоть и видел мой значок.
– Позвони Хейзел, она поможет. – Воорт говорит о программистке из главного полицейского управления. Там работают гении киберпространства, способные добраться до электронных баз данных по всей стране и раскопать, по закону или неофициально, кредитные рейтинги подозреваемых, регистрационные карточки машин, информацию об уплате налогов, документы о недвижимости или демобилизации, протоколы судебных заседаний любых процессов, к которым те были причастны.
– Ну а Галина-Галч в Монтане? – говорит Воорт. – Где, черт побери… Минутку! Эйбел как-бишь-его-там из Монтаны!
– Дрейк. Который толкал речь в Вегасе. Он сказал звонить в любое время, если что-то понадобится. Или он был из Вайоминга? Я их путаю.
– В следующий раз, когда возьмешь отгул, хорошо бы тебе проехать дальше Поконоса,[5] – говорит Воорт.
Микки, ухмыляясь, поднимает телефонную трубку.
– Полночь здесь – это десять вечера там. Э-ге-гей. Ковбоям пора спать. Он был из Галины. Я вспомнил.
Перед мысленным взором Воорта возникает бывший военный рейнджер: коренастый, в очках, тупоносых сапогах, ковбойской шляпе и овчинном жилете. Прошлой весной он читал на национальном съезде детективов лекции по теме «Терроризм в двадцать первом веке» и насмерть перепугал даже ветеранов, расписывая бомбы с бациллами сибирской язвы, взрывающиеся в час пик в Сан-Франциско, плутониевые шарики, провозимые контрабандой из Канады в Миннесоту, подвальные лаборатории, где хранятся запасы горчичного газа.
– Вопрос не в том, произойдет ли это когда-нибудь, а в том, когда именно. – Детектив из Монтаны, растягивая слова, деревянной указкой с резиновым наконечником тыкал в установленные на подставке увеличенные черно-белые фотографии бактерий и вирусов, подготовленные военной разведкой США. Бубонная чума. Лихорадка Эбола. – Не говоря уже о тьме болезней, которыми, возможно, прямо сейчас, когда я говорю, кто-то заболевает в джунглях Заира.