– Книги, – отвечает Воорт, – у вас на полках и у него в кабинете. Я их прочитал.
Брови Рурка ползут вверх.
– Меня особенно заинтересовал тот британский генерал, «Китаец» Гордон, – продолжает Воорт. – Его биография.
Рурк кивает:
– Понимаю, почему она вам понравилась. Интереснейший был человек. Хотя кончил, как ни жаль, плохо. Голова на пике и пришедшее слишком поздно подкрепление.
– Генерал Гордон, – говорит Воорт, – был направлен в Судан британским министерством иностранных дел, чтобы эвакуировать жителей Хартума перед приходом мусульманской армии. У него была масса времени, чтобы выполнить задачу.
– Да-да, вы все точно запомнили.
– Но, прибыв туда, он отказался от эвакуации. И решил сражаться. А поскольку он остался и не подчинился приказам, британцам пришлось послать подкрепление. Они планировали уйти из Африки. Но в результате остались. Неповиновение Гордона перевернуло всю внешнюю политику.
– По истории у вас «отлично», детектив, но все это было сто лет назад. При чем тут полковник Шеска?
– Что ж, Стрэчи, автор книги, размышляет о том, почему МИД выбрало для такой миссии человека с известной склонностью к неповиновению. Он предполагает, что в МИДе хотели, чтобы Гордон нарушил приказ. Поймите, я не ученый. И вряд ли смогу точно передать детали. У меня не было возможности изучить книгу…
– Вы точны, – сухо замечает Рурк.
– В книге говорится, что в МИДе были не согласны с идеей ухода из Африки. Поэтому они выбрали Гордона и надеялись, что он не послушается.
– Вы полагаете, что я проделал то же самое с Шеской? Для меня подобная логика чересчур изощренна. – Рурк улыбается. – Я парень простой.
Теплая вода плещет Воорту в грудь.
– Как вы сказали, мы здесь одни. Микрофонов нет. Просто догадки невежественного копа из отдела сексуальных преступлений, который ничего не знает о национальной политике. – Воорт хлопает себя по лбу, словно подчеркивая, что не слишком умен. – И тупой коп полагает, что вы поддержали проект. Вы велели Шеске прекратить работу, но устроили так, чтобы ему было легко продолжать работать. Вы не внесли изменения в досье. Позволили остаться в Нью-Йорке, вдали от Вашингтона, где все могло вскрыться. Проследили, чтобы он сам подобрал себе людей. Никакого недосмотра. Вы лучше всех знали его подноготную. Вы сами мне так сказали. Это ваши слова: «Моя работа – подбирать определенных людей для определенной работы».
– На этот раз выбор оказался неудачным.
– Потому что он сохранил проект? Или потому что попался?
– Через две недели я выхожу на пенсию, – замечает Рурк. – Уйду из армии. Немножко гольфа. Немножко тенниса. Поездки к детям в Миннесоту.
Влажность кажется чрезмерной. Теплая вода лижет тело Воорта.
– Может быть, – говорит он, – кому-нибудь следовало бы оценить угрозу, которую представляете вы.
– Я скажу одно, – медленно произносит генерал. Он тщательно подбирает слова, словно даже здесь, в безопасности, собираясь в отставку, хочет дать Воорту представление о своей точке зрения. – Джон Шеска был для меня героем, точно как люди в этих книгах. Он знал, что хорошо, – и так и поступал. Все рушится. Опасность уже внутри страны. Скоро люди поймут, насколько они уязвимы перед опасностями, которые распознал проект. Мичум опередил всех. Как и Джон. А когда люди увидят это, поймут, все, что сделали Мичум и Джон, станет законным. Италия приняла особые меры против Красных бригад. Германия против «Бадер-Майнхофф». Они остались демократиями. И мы здесь сделаем то же самое, когда люди достаточно разочаруются, когда закончатся деньги и страна начнет разваливаться.
– Я уже читал что-то подобное, – замечает Воорт.
– И кто это говорил?
– Адольф Гитлер.
В голосе Рурка звучит отвращение:
– Перестаньте. Вы, что называется, «сердобольный политик», друг мой. Вы ничего не понимаете. Джон Шеска спас от взрыва несколько сотен человек, копов, в том числе, возможно, и вас, а сейчас он в Левенуэрте.
Воорт вылезает из бассейна.
– Я пришел, чтобы сказать вам, что, если он когда-нибудь – когда-нибудь – выйдет оттуда, я расскажу все, что знаю. И мне плевать, подписывал я что-то или нет.
Рурк молчит.
– Так что, если кому-то придет в голову освободить его через пару лет или выдумать какие-нибудь оправдания – нет доказательств или какие еще формальности придумаете, – помните, что я сказал. Не говоря уже о том, что я все записал. Вы все время говорите, что вот-вот начнется кризис, что конец света близится, но наша страна уже знавала тяжелые времена, и мы прошли их, не убивая друг друга.
Рурк пристально смотрит на Воорта, и свет в его глазах гаснет.
– Мне пора собираться на корт.
Воорт одевается. Генерал его словно не замечает. Воорт направляется к выходу.
Он проходит через дом и едет в аэропорт. Похолодало. Кажется, солнце съежилось, поблекло и уже догорает. Небо выцвело до линялой зимней голубизны. Скорлупка луны висит над памятником Вашингтону, хотя всего два часа пополудни. Власть иллюзии в этом городе простирается до самого неба.
Когда Воорт приземляется в Ла-Гуардии, Нью-Йорк по крайней мере выглядит прежним. В этом есть что-то успокаивающее, как в неизменности чуда природы – гор, каньонов. Воорт ведет машину к далеким башням. Но, достигнув федеральной магистрали, проезжает свой поворот и направляется в центр. Останавливается позади Полис-плаза, один, опускает козырек с надписью «Полиция».
Он вспоминает Мичума. Мичум в детстве. Мичум – выпускник Вест-Пойнта – подбрасывает в воздух шапку. Мичум в таверне «Белая лошадь», его слова: «Все оказалось не так, как ты представлял».
По воскресеньям эта часть города обычно безлюдна, лишившись рабочих, которые в будни составляют основную массу населения. Воорт поднимается к площади, проходит мимо входа в управление и еще через пятьдесят ярдов сворачивает в церковь Святого Андрея. Утренняя месса закончилась несколько часов назад.
Опустившись на колени на задней скамье, он шепчет:
– Благодарю Тебя за жизнь, за дружбу, за Микки и Мичума. Благодарю за то, что помог нам остановить Фрэнка Грина. Благодарю за способность делать различия и переживать эмоции, включая разочарование. Но, Господи, как бы было хорошо, если бы Ты дал мне способность перерасти разочарование.
Уже вставая, он говорит:
– Папа, твои советы очень помогли. Но мне пришлось воспользоваться дискетой.
Поднявшись, Воорт опускает три стодолларовые банкноты в кружку для сбора милостыни, выходит и идет на запад по Чэмберсу – магистральному бульвару, связывающему мэрию с полицейским начальством. Внезапно он сам удивляется, осознав, куда несут его ноги. Минует «Веронику» – кафе, где они с Джилл пили кофе две недели назад. Доходит до Гудзона, сворачивает на север по Гринвич и останавливается перед кирпичным кооперативным домом с зеленым навесом над входом. Бывший склад, который, как еще полдюжины реконструированных домов на этой улице, возродил округу к новой жизни.
В холле – блестящий кирпич и терракотовая плитка, на сверкающей чистотой стене по ту сторону запертой внутренней двери – тоже стеклянной – висят британские эстампы с жокеями на чистокровных лошадях.
В последний раз, когда он был здесь, холл был залит кровью. Мысленно он до сих пор чувствует запах и слышит вой сирен. Тут умирал человек.
Воорт смотрит на звонки, на список жильцов. Палец в перчатке нажимает кнопку, соответствующую квартире на пятом этаже.
Сначала никто не отвечает.
Потом голос Камиллы – снова радостный и оживленный голос его прежней подруги, не захотевшей рожать его ребенка, – произносит:
– Кто там?
Воорт не отвечает, и через некоторое время Камилла спрашивает:
– Есть там кто-нибудь?