— Господин капитан просят вас к себе. Господин лейтенант прибыли.
«Да ведь это луна, а вовсе не фонарь,— наконец понял Ливен.— И вообще, почему я здесь? Ах да, потому что мы, остзейцы, помогаем русским выгнать вон Советы! Как лунный свет проникает всюду, слабый, а проникает. Теперь фон дер Гольц вместе с Вермонтом штурмуют Ригу. Носке уже отозвал нас. Он-то пляшет под дудку англичан. Не знаю, как все пойдет дальше. Да и знать не хочу. Лишь бы непрерывно происходили какие-нибудь события».
— Господа просят вас,— повторил денщик.
Господа? Ах да, Отто Ливен уже приехал. Эрнст Ливен спустил голые ноги с кровати. Лунный свет не холодит и не греет. Он просачивается даже между пальцами ног. Денщик быстро подал ему одежду. Кожевников, видно, вымуштровал его.
В соседней комнате уже стоял густой дым от сигарет: оба офицера курили. Кожевников носил короткую бородку. Он был невысок ростом, но ловок. И если старший Ливен походил на средневекового рыцаря, то русский мог сойти за оруженосца. Оба Ливена были очень похожи друг на друга, хотя и были всего-навсего двоюродными братьями. Старший бросил сигарету.
— Мы можем в восемь вернуться, если только поторопимся...
Они сели на коней. Денщик ехал сзади. Ночь была на исходе, стояла глубокая тишина. Лунный свет затушевывал все разрушения. И оттого, что луна отражалась в воде, леса за озерами тоже напоминали гряды облаков, тянувшихся по небу. За всю ночь не раздалось ни одного выстрела. Топот лошадей казался призрачным, копыта у них были точно обмотаны. Деревня, через которую они потом проезжали, тоже казалась скорее призрачной, чем разоренной. И уж совсем как духи, порхали по стенам разрушенной церкви пятна света и тени.
— Вот отсюда начинается,— сказал Отто Ливен. Они остановились. Он описал хлыстом широкую дугу: — Снизу, где ивы. Несколько домов между лесом и берегом — это наша рыбацкая деревушка. Озеро тоже наше.
Он смотрел вниз, не отрываясь, точно хотел все это вобрать в себя. Затем сказал, обращаясь не то к своим спутникам, не то к самому себе:
— Эти маленькие чистенькие домики жмутся к господскому дому, как цыплята к наседке. Совсем не похоже на загаженные, беспризорные, осиротевшие деревни в Литве.
Расстилавшаяся внизу, озаренная луной земля, частью вспаханная, частью поросшая лесом и кое-где поблескивающая озерами, уже в течение шестисот лет была родовым поместьем Ливенов. Два года назад молодая советская власть выгнала их оттуда. Затем русские белогвардейцы вытеснили большевиков. При этом они обещали отдать помогавшим им остзейцам землю, которую те потеряли; и фон дер Гольц, презрев рейхсвер, стал вербовать себе войска по собственному усмотрению. Он привлек в свои отряды немало той немецкой молодежи, которая после заключения мира лишилась родины — кое у кого наследственные земли были отторгнуты по новым границам, у большинства же настоящей родиной была война. А здесь, на востоке, еще требовались солдаты, здесь еще ничего не было решено. Они думали, что на этом клочке Европы еще можно найти ту издавна влекущую, бесшабашную жизнь, которая тем и хороша, что ею не дорожишь.
Отто Ливен сказал:
— Вон там, внизу, стоит наша ветряная мельница. Ее не тронули.
Русский сказал:
— Мне тоже хотелось бы показать вам мой родной дом. До него далеко отсюда. Это под Казанью, на Волге.
Младший Ливен подумал: «А я бы не смог показать вам мой родной дом, если бы мы объехали даже вокруг всего земного шара». Этот дом, на который Отто, не отрываясь, смотрел сейчас горящими глазами, Эрнст знал только по детским воспоминаниям, когда приезжал на каникулы. И его сюда никогда не тянуло. Ему было достаточно сознания того, что где-то на белом свете у его родственников есть свой угол и там он найдет приют и мир, если затоскует о них. Но он никогда о них не тосковал. Его отец, совершенно так же как и он, всю жизнь кочевал с места на место и от каждой перемены ждал счастливого поворота судьбы. Он то и дело переезжал из одного города в другой: из Берлина в Ригу, из Риги в Стокгольм, из Стокгольма в Петербург, где в консульстве как раз открывалась вакансия. И тоже успокаивал и утешал себя тем, что на крайний случай в мире есть какой-то клочок земли, где он может укрыться, не заботясь ни о чем.
Кожевников сказал:
— Дайте хоть одному из нас домой добраться — и советскому наваждению придет конец!
Ливен-младший стал торопить их. Они соскочили с коней на краю деревни. Несколько молодых парней с терраски ближайшего дома угрюмо посмотрели на них, точно незнакомцы намеревались не просто зачерпнуть воды в колодце, а выжать из них кровь каплю за каплей. За столом сидели две женщины, одна из них — старуха — кормила маленькую девочку. Вторая, помоложе, бросилась к старшему Ливену, схватила и поцеловала ему руку— истово и подобострастно. Парни на терраске сердито заворчали. Один из них оттащил женщину. Она что-то возразила, но села на место. Остальные принялись ее отчитывать, а она горящими глазами смотрела вслед Ливену.