Венцлов не понимал ничего. И ему казалось странным, что Клемм теперь так носится с каким-то варевом, в которое макают для сохранности телеграфные столбы.
— В конце концов и железные дороги стали заказывать нам состав для пропитывания. Разве мы мальчишками в этом что-нибудь смыслили? Мне все это казалось ужасно скучным, даже унизительным. В юности мы презирали столь будничную и незаметную деятельность.
«В юности,— подумал Венцлов.— Когда же это было? Когда кончается юность? Когда она кончилась для Клемма? Три или два года назад или в прошлом году? Разве она проходит, как поезд? Или останавливается в десять двадцать на той или другой станции? И после этого люди научаются ценить по достоинству такую фирму, как «Смолы и лаки», и все, что, подобно ей, казалось раньше скучным или унизительным?»
Словно угадав мысли Венцлова, Клемм поспешно сказал:
— Только позднее начинаешь понимать, что это значит, когда по всей стране не остается ни одной железнодорожной шпалы, не обработанной твоей фирмой. Тут не только вопрос денег и заработной платы для нескольких тысяч рабочих, тут вопрос власти, торжества немецкого изобретательства. Пусть это только скромный, почти незаметный итог нашего труда, труда германской нации, но главное — дух, живущий в ней, усердие, точность, чувство ответственности... начиная с химика, который обмозговывает свою формулу, до последнего рабочего, который точно следует полученным указаниям. Это в известном смысле напоминает нашу армию. И уже сейчас, хотя война еще толком не закончена, враг рвется к нашим товарам. Вот тут, на моем столе, целая пачка запросов от французских и английских фирм. Они сами и наполовину не могут так хорошо все это делать, как мы, и придумывают всякие уловки, чтобы как-нибудь выведать секреты наших главных открытий. Из Хёхста новейшие заводы уже переведены в Среднюю Германию, куда шпионам не так легко пробраться. А когда из шпионажа ничего не выходит, начинаются переговоры и попытки выудить у нас патенты.
Венцлов прислушался. Теперь разговор коснулся того, что имело отношение и к нему. Он охотно порасспросил бы относительно промышленного шпионажа. Но подходящие слова не сразу пришли ему на ум, а Клемм уже заговорил о другом. Он приказал подать завтрак, вино, бокалы.
За завтраком Клемм, не стесняясь, цитировал и перевирал чужие мысли, как все люди, привыкшие жонглировать словами. Он вдруг вспомнил рассказ про того истинного немца, который терпеть не может французишку, но вино его пьет с охотой. Правда, сам он наливал Венцлову не вино, а старый коньяк. Счастье, что он, Клемм, вовремя приехал: его двоюродный братец никак не приспособится к французским ограничениям. Ему лично доставляет просто удовольствие — он раскрошил бисквит — лавировать среди всех этих трудностей оккупированной зоны. «Оно и видно,— подумал Венцлов,— что все это тебе доставляет удовольствие». Рядом с Клеммом Венцлов чувствовал себя неловким, неповоротливым, но, с другой стороны, он знал, что Клемм — надежная опора, нигде не подведет: ни в зале совещаний, ни на командном пункте.
— Я сейчас же,— продолжал Клемм,— среди моих служащих и инженеров нащупал самых надежных и среди рабочих тоже. Мы состряпали союз. Наладили занятия спортом для молодежи, не побывавшей на войне. Им до смерти нравится маршировать под носом у оккупационных властей.
Тут ему пришло в голову, что он, пожалуй, слишком долго говорит один. Непременно должен что-нибудь сказать и шурин. И Клемм спросил, как там, в Берлине. Венцлов был доволен, что разговор перешел наконец на знакомый ему предмет.
— Красные стали потише,— заявил он,— массовые весенние стачки удалось подавить мгновенно, мы и пострелять как следует не успели.— Затем бросил вскользь, хотя это и было главной причиной его приезда сюда: — При починке дороги нашли этого субъекта, которого мы тогда пристрелили.—Разве Клемм не помнит? У них случилась авария, а того как раз везли мимо, тогда они поменялись машинами. Ведь именно он, Клемм, настаивал на том, чтобы этого человека прикончить. Правда, не установлено, что это и есть тот самый, но Клемму не мешало бы втолковать своему шоферу, как ему держаться, в случае если все-таки начнется расследование...
— Ах, вздор,— сказал Клемм,— ничего не будет, и тут, в оккупированной зоне, тем более.. А тебе пора наконец отправиться в Эльтвиль. Подумай, Ленора запретила мне сегодня за завтраком даже прикасаться к вишневому торту. Она хочет его подать тебе во всей красе.
Выложив то, что его угнетало, Венцлов отдался радостному ожиданию встречи с сестрой. Правда, Клемм так же небрежно отнесся к его опасениям, как и Ливен. И все-таки Венцлов испытывал такую легкость и успокоение, как будто эта ночная поездка была им предпринята лишь затем, чтобы услышать и от Клемма, насколько все его страхи смешны. Клемму удалось убедить его, что беспокойные мысли о преследовании—чепуха, а о самом эпизоде и вспоминать-то не стоит. И когда они покатили по аллее через сад, где над шпалерами деревьев и клумбами сверкали каскады искусственного дождя, он почувствовал, как среди этой теплой, блестевшей влагой зелени все его тревоги исчезают.